Ну, ты, Генка, и попал... Том I
Шрифт:
– Выходит, ты пришёл одной сучке помочь оказать, а заодно и другой лечение провёл? Хват, однако ты, брат! – завистливо проворчал Котов. – А барынька-то тоже не проста: я ли–не я ли, сама в одеяле! Дохтур лекарствие такое прописал! Не мужу старому рога наставили, а токмо здоровье подправляли! Ха-ха-ха!
И дружный хохот накрыл местность, почти совсем залитую сгустившимися сумерками.
– А на прощанье, — продолжил одноглазый, перекрывая смех слушателей, – так сказала мне Елизавета Ивановна: «Спасибо тебе, Чухоня, за помочь твою своевременную»…
Тут снова гоготнули мужики:
– Ишшо
Меня резануло прозвище Глеба. Оно сильно напоминало фамилию моего одноклассника, с которым мы вместе были на той злополучной рыбалке. Хотя… Чухонь – рыба здесь известная. Парень мог получить такое погоняло за свою лень или пучеглазость.
Меж тем одноглазый понял кверху руку, требуя тишины, и продолжил:
– Так вот, говорит мне барыня: «Дарю я тебе за это лошадку мою белую – пользуйся на здоровьичко! Тока об одном прошу тебя: лошадушку не забижай да меня не забывай!»
– Ой, брешешь, волчья сыть! За каких-то вшивых щенков чтоб лошадку дарили? – возмутился Николай.
– Откуль ты взял, что за щенков? Сказано же : «За помочь…Своевременну…» Ха-ха-ха! – весело пояснил односельчанину Котов.
– В опчем, вышел я из барской опочивальни да прямиком направился в конюшню подарок свой забрать. Вывожу эдак я из ворот лошадушку свою белую, а тут, как на грех, и барин возвертается! Да ишшо не знамши об этом подарке знатном… Уж больно он осерчамши тогда был! Уздечку у меня вырвал, руки ремнём скрутил да и на землю повалил… Коленом изо всей мочи жмёт меня к земле… а барин-то у нас не мелкий какой-нибудь был, хоть и слабый по женской части! Чувствую, одначе, что вот–вот и кишки из меня повылазят вместе с душонкой моею, котора зайчишкой дрожащим в животе чуть-чуть трепыхается… А он знай себе давит да шепчет так сквозь зубы:
– Задавлю конокрада!
А глазишами зыркат так, будтоть прожечь насквозь хочет… Всё, думаю, час мой последний настал, убьёт, как пить дать, убьёт! И кричу я ему:
– Помилуй, батюшка-светы! Лошадушку-то мне сами Елизавета Ивановна за труды подаримши!
– Ах, сами Елизавета Ивановна, говоришь? Так ты уже, змей ползучий, пока я в отлучке был, и к барыне ходы–выходы проложить успел? Зараза ты черноглазая! Кобылку-то четвероногую я ишшо тебе, мож быть, и простил бы, а свою, ту, что о двух ножках – ни за что! Но и убивать тебя я пока не буду: вдруг понадобится лошадушек полечить. А вот глазоньку твою карюю выдавлю, чтоб на баб чужих зыркать неповадно было…
И большим пальцем так впечатал мне в зенку, что я от боли сознанью потерял. А как в себя пришёл, вижу – сидит он рядом, злой, но довольный:
– Иди, – говорит, – таперича, дружочек миленькай, с миром отселева. А соседям скажешь, что, мол, наказал меня барин за конокрадство моё коварное.
Вот так вот и пострадал я за любовь свою… А чужое брать я век не обучен, не моё это, ей-бо!
– Сдаётся мне, что набрехал ты всё, Чухоня. Говорили, что тебя в богадельню-то поместили после того, как на грабительстве спымали, – задумчиво встрял Петров.
– Врут, злыдни, наговаривают! Я в жисть ничаво чужого не брал! Да вот хучь у другана мово спросите,
Меня снова резануло знакомое прозвище. Не Сашка ли Корягин сидит рядом с Глебом Чухониным, не мои ли это знакомые из прошлого-будущего? Тут я задумался: сдаётся мне, про Троицкое Симбирской губернии Глеб наврал. А вот случай про кражу лошади из конюшни соседского барина Матвея Ивановича я слыхал от самого отца Григория. Он мне говорил, что Матвей Иваныч после третьей рюмки постоянно бахвалится, что вражине глаз пальцем выдавил. «Ежели бы свой был – запорол бы до смерти! А тут побоялся, вдруг чей крепостной, судись потом с барином из-за падали этой».
Так вот чем стали заниматься в этой жизни мои одноклассники… Так ли – нет, а я пока повременю раскрываться перед ними. Надо сначала с Мариной посоветоваться, как поступить дальше.
Вернувшись в особняк, я заглянул к девушкам и попросил Марину зайти ко мне, чтобы обсудить одно важное обстоятельство. Когда мы с ней остались одни, я знаком попросил Маришку подойти к окну, подальше от двери. Шепотом я пересказал ей вкратце, без ярких эротических подробностей, разговор мужиков за самоваром. Она была потрясена:
– Ну и ну… Нет, я, конечно, подозревала, что Чухоня тот ещё типчик, но чтобы он оказался таким… низким вором! А вот про Корягина я с самого начала думала, что он вполне себе порядочный человек. Вот как можно в людях, оказывается, ошибаться!
– Знаешь, сейчас нет смысла посыпать голову пеплом. Надо решать, как поступать дальше. Думаю, что пока не стоит раскрываться перед ними – подлая натура найдёт момент, и они сдадут нас или подставят.
– Точно. Давай подождём, время само расставит всё по местам, – согласилась со мной Марина.
Радищев, Жуковский и Карамзин у меня в гостях
Оформить права на производство печатных машинок сейчас оказалось невозможно. Я вспомнил, что первый законодательный акт в области охраны изобретений, запрещающий их использование без отчисления процентов с прибыли автору, «Закон о привилегиях», был введён в России только в 1812 году. До этого времени надо ещё прожить здесь почти двенадцать лет. А мне вовсе не хотелось терять прибыль уже сейчас.
Я с трудом объяснил свою позицию Афанасию: надо придумать что-то такое, чтобы никто, кроме нас, не мог начать выпуск подобных машин. Он сначала хлопал глазами, не понимая, о чём я ему талдычу, а потом вдруг прозрел, хлопнув себя по лбу.
– Надо сварить на весь печатный механизм кожух с окошками для кнопок и рычага, переводящего строки, и отработать балансировку при помощи отвеса. Если кто-то попробует разобрать машину, что уже само по себе будет сложно, то, снимая кожух, нарушит балансировку, поскольку отвес, висящий на бечёвке, будет сорван. А без кожуха машина не будет работать.
Ну, конечно, Афоня объяснил мне всё это скорее на пальцах и больше нечленораздельными звуками, нежели словами, но сейчас передать этот монолог буквами мне будет просто не под силу. Так что придётся господам читателям довольствоваться моим вольным пересказом.