Ну ты же мужчина!, или МеЖполовые парадоксы

Грибанов Филипп Александрович

— Согласен, есть и такой путь. У каждой проблемы есть экстенсивное, а есть интенсивное решение…

— Хватит! Хватит, понял? Перестань выражаться своими книжными словечками! — оборвала она. — Кирилл, я искренне хочу дать тебе совет: не общайся с женщинами, как ты сейчас это делаешь. Ты только все портишь. Я устала тебе повторять: будь проще! Проще.

Книжные словечки… «А букварь что — не книга? — зашелся во мне родной демон воинствующей наивности. — И что теперь — не использовать написанные в нем слова, чтобы тебя не смущать?» Но… Знаете, есть минуты, когда озаряется путь длиной в года. Ты словно оказываешься внутри большого глобуса и разом видишь всю его поверхность изнутри. И тогда исчезают привычные расстояния, ты можешь дотянуться до диаметрально противоположных континентов: в правой руке Евразия, в левой — Южная Америка. Таня говорила, и какой-то очень

важный кубик Рубика в моей голове щелкал плоскостями помимо моей воли, неумолимо приближаясь к цветовой упорядоченности граней, группируясь в некий четкий и простой набор вариантов. Я слушал ее, а со мной происходила интересная вещь, на которую я только недавно стал обращать внимание. Я будто бы физически чувствовал, как в меня неудержимыми, прочными корнями прорастает извне… мудрость — не мудрость? понимание — не понимание? безысходность — или что-то очень похожее на нее? Как истончается камень под частыми каплями воды, так и во мне что-то неизбежно пасовало перед натиском коллективного опыта людей, перед их навыками простой земной жизни. Это медленное отступление обратно на рубежи того, что в миру считается оптимальным, у меня началось давно, но я не хотел, я ненавидел себе в этом признаваться. Они — живущие правильно — имели неперекрываемое преимущество по сравнению со мной. Они обладали терпением и спокойно применяли его, чтобы затянуть обратно в свою трясину все, что рискнет над ней приподняться. Их терпение было встроено в сам стиль их бытия, оно обладало автономной самовосполняющейся энергией и не требовало дополнительной подпитки, потому что не обязательно расчищать путь перед массой, и так ползущей по пути наименьшего сопротивления. «Будь проще — и мы обязательно поладим», — звучало и звучит вокруг меня день ото дня. Тихо, вкрадчиво, методично… Ассоциация с кубиком Рубика извлекла из залежей памяти давнишнего школьного приятеля. Он, помнится, несколько дней мучился и не мог вернуть кубик в изначальное состояние шести строго распределенных цветов. И так вертел, и сяк, аж с лица спал от маеты… А потом придумал гениальный выход — просто посдирал с квадратиков цветные наклейки и переклеил их так, чтобы они были один к одному по цвету на каждой грани игрушки. Поучительно, согласитесь? Если тебя невозможно переделать, тебя можно, в крайнем случае, перекрасить. А если и этого не получится, тебя просто с раздражением забросят в чулан. Или поставят в красный угол под лампадку как символ неразрешимой, а потому неприкосновенно-мистической загадки. Чем пытаться тебя понять, мы лучше сделаем из тебя культ — и людям проще, и самому почетнее. Но непонятым что чулан, что красный угол— все тюрьма.

Не может быть и речи о том, что я выиграю эту битву на уровне обыкновенного, смиренного благополучия с моим нынешним отношением к вещам. Я уже ее проигрываю, теряя людей, которые не готовы слышать «книжные словечки» и не привыкли получать в дар воду в бутылке из-под водки, ибо это ввергает их и их мам в панику.

Напоследок я сказал, что она может воспользоваться моим новым знакомством и пойти покататься на коньках к дяде Саше.

— Нет уж, — отказалась Таня. — А то вдруг он еще подумает, что я та самая, ради которой вся эта история с водкой затевалась.

Дядю Сашу я, если честно, в суть своей задумки не посвящал. Он не знал, для кого и зачем я готовлю весь этот театральный реквизит. Но он, конечно же, сразу восстановит ход событий по одному таниному виду, как только она к нему заявится. Милая моя, когда ты поймешь мой поступок, когда до тебя дойдет, что в таких спонтанных несуразностях и проявляется Жизнь, будет невозвратно поздно. Так поздно, что не известно, будешь ли ты к тому времени еще кататься на коньках и не сопьется ли сам дядя Саша.

Записка, которую я передал с пакетом, осталась у Тани Романовой, и я уже не смогу воспроизвести ее содержание тут полностью. «Я, хоть ты и отвергла мою идею, все же делаю задуманный подарок. Открой крышку бутылки, и ты обнаружишь там воду — просто родниковую воду. Знак того, что мы часто не присматриваемся к сути, испугавшись этикетки». Что-то в этом духе…

Это не все. Когда я дописывал эту часть, мне позвонила Наташа Германова и запыхавшимся голосом сообщила, что пять минут назад к ней на улице пристал какой-то пьяный отморозок, и ей пришлось урезонить его ударом по носу. Жизнь со всей бесхитростностью поставила меня перед выбором: или вымарать к черту мои проповеди о том, что незнакомым людям надо распахнуть объятия, или добавить на наши страницы репортаж по горячим следам. Я выбрал второе. Так честнее. В мире уживаются обе противоположности,

но какая восторжествует — целиком и полностью зависит от нас. Я все еще в это верю. Наташа в тот вечер не убереглась от морального уродства в спальном массиве Марьино, но в другом конце города, в холмистом Крылатском, шестиклассник Алексей узнал, что бывает по-другому. Утешиться ли мне этим балансом? Или, как большинство, обратить внимание только на негативную сторону, потому что это проще?

И еще я почувствовал, что устал от слов. Что я действительно порой смешу трезвомыслящих людей, разыгрывая российский аналог Форреста Гампа, который, придурковато лупая глазами, вопрошает мир, почему тот такой неправильный. В фильме мир принял Форреста и даже под него подстроился, но у реальной жизни иной сценарий. Сценарий, где правы жестко лимитирующие кредит доверия. Не расходующие водку попусту. Живущие без заморочек.

Танюша, еще раз извини меня. Ты не дура, нет. Дура — это я.

ДЕФЕКАЦИЯ: ПОГОВОРИМ О ДЕФЕКТАХ

Филипп

Активный процесс познания жизни для меня начался, когда мне едва минуло 12 лет — в тот самый момент, когда в кабинке общественного туалета я увидел мясистый кусок кала на стульчаке унитаза. Теперь для меня является предельно очевидным, что мама моя, колдуя во время купания над деформированным черепом, вылепила не только костный покров моей головы, но и ее начинку. Я замер в нерешительности, мой взгляд замороженно впился в фекалии, а в черепной коробке творилось невообразимое. Другой подросток без колебания направился бы в соседнюю кабинку, но я же стоял, как истукан…

Итак, точкой отсчета моего жизненного пути можно смело считать порцию говна (простите меня за вульгарность) в туалете на улице Карла Маркса, в самом центре г. Хабаровска. Если вы полагаете, что перед вами очередная автобиография амбициозного юнца, то смею разбить в пух и прах ваши догадки. Во-первых, возраст мой уверенно приближается к отметке 29, а во-вторых, считаю, что автобиографии — это «реалити-шоу» прежних столетий: у каждого читателя под ложечкой так и сосет, как бы умудриться и заглянуть в замочную скважину именно в нужный момент. В общем, никаких биографий — все, что необходимо, вы и так знаете: детство я провел в Хабаровске и время от времени мне, в силу физиологических особенностей живого организма, приходилось справлять естественные надобности. Достаточно.

Уже и не помню, рассказывал ли я родителям об этом туалетном инциденте, перевернувшем всю мою дальнейшую жизнь, которая до сих пор не закончила свое вращение, а порой даже кажется, что обороты увеличиваются, создавая невыносимое давление в мозгу, — то пограничное состояние, когда вот-вот из носа хлынет кровь, но, видимо, я то и дело отпускал нечто такое, что вынуждало мою маму сетовать: «Сынуля, ну не будь же ты таким бунтарем!» Я себя таковым и считал, кстати, до того момента, пока судьба мне не подкинула Толковый словарь В. Даля.

Из-за скромности не называю этот труд своей настольной книгой, хоть и частенько использовал его в своих бессовестных, а порою и сучьих, целях. Однако же мое бесстыдство носило одновременно и познавательный характер. Ввиду того, что многим согражданам учиться и познавать мир (пусть даже через фекалии) попросту лениво и, как обычно, на самореализацию времени нет, мне приходилось слюнявить палец и открывать нужную страницу. Возможно, если бы один из основоположников сознания формации XXI века (имя которого позабыто за ненадобностью) не вживил в головки дёвочек-подростков, что «мужчинам нравятся стервы», то словарные статьи с литерой «с» не подвергались бы мощным бурениям моего пальца, особливо — трактовка самого понятия «стерва». Итак, всемогущим джином из ящика письменного стола появляется Владимир Иванович Даль:

— Здравствуй, Филя!

— Здравствуйте, Владимир Иванович!

— Стерва, говорите…

— Да вот… потребно узнать, — моляще гляжу на великого лексикографа.

— Пожалте, — с ехидцой перелистывает свой труд гений, — вот: «СТЕРВА ж. и стерво ср. Труп околевшего животного, скота; падаль, мертвечина, дохлятина, упадь, дохлая, палая скотина».

— Спасибо, Владимир Иванович!

Теперь вы можете вскакивать с мест и, брызгая ядовитой слюной, кричать, что вы вовсе не это имели в виду, называя себя стервой, что вы. совсем не падаль и, тем более, не дохлятина. Вы можете даже гвоздем на заборе накарябать: «Даль — лох!», но, увы, слов из песни не выкинешь, как и не изымешь Толковый словарь из библиотечных картотек… а вот заборы, достопочтенные девы, пусть раз в год — по весне, но перекрашивают.