Нуба
Шрифт:
И чем дальше шел мальчик, погруженный в планы спасения пленника, тем яснее становились воспоминания Нубы о ночном разговоре.
Ничего не надо было ему, ни биться, ни кричать, только сидеть, глядя в глаза Хаидэ, сидящей напротив и не видеть ничего, кроме этих глаз. И думать не о том, как вырваться, отбросить все и побежать через полмира, а о вещах по-настоящему важных.
«Будто мы не расставались», подумал Нуба и сглотнул, почувствовав, как гулко прокатилась по горлу слюна.
— А мы и не расставались, — ответила девочка. И губы пленника пошевелились, расходясь в улыбке. Она говорит с ним, по-настоящему, хотя выглядит так, как выглядела еще в степи, еще до того, как стала нареченной невестой князя. Но неважно сейчас, что тут правда, а что лишь в голове — ведь его тело возвращается к нему!
И, расслабляя и напрягая мышцы, одну за
Маур. Внезапный помощник и собеседник, тощенький четырнадцатилетний мальчик, с узкими плечами, замотанными линялым зеленым плащом. Этот рваный плащ отдала ему тетка, а потом продала мальчика говорильщику папе Каруме. А тот, сраженный жадностью, просил годою о милости птицы Гоиро — продать мальчика дальше и много дороже.
…На два года раньше отправив к бэйунам, чтоб, обрезав его плоть костяным ножом, они отвезли нового, дрожащего от страха мужчину на дикий неприветливый остров, где из него вырастят стража. Такого же, какого когда-то вырастили из самого Нубы, на другом краю огромной страны, населенной черными людьми. Там, в маленькой деревне колдунов, отрезанной от дома грядой невысоких гор, Нуба был таким же мальчишкой. И несколько длинных лет, наполненных неумолчным стуком барабанов, он, то исчезая внутри себя, то возвращаясь, до сих пор не может сказать, что именно было там из жизни земной, которую можно пощупать руками, а что рождалось лишь у него в голове, в навеянных зельем снах.
«Есть разница между вами, черный, тупоголовый ты раб» — крошечная мысль стала расти и заняла всю голову, а прочие мысли притихли, давая ей говорить. «Ты спал и жил, видел сны, жрецы думали их, после решали, для чего ты, и почему приснилось то или другое. Но никто не принуждал тебя к темноте, как никого там не принуждали и к свету. Из вас растили воинов мира, и отпускали туда, куда позовет вас предназначение — каждого в свою сторону. А этот — уже продан, как вещь. И не человеку, а темноте. Хочет ли Маур себе такой судьбы?»
Нуба прижался спиной к трещинам коры, чтоб пришла небольшая боль, и сказал Хаидэ, вслух, шевеля послушными губами:
— Я тут, чтоб помочь ему, княжна. Прости. Я вернусь, вот только…
И зашарил глазами, теряя из виду размывающееся в горячем мареве родное лицо.
Глава 5
Маур не пришел к ночи, как обещал годое. Да и выведать у Карумы, что случилось с пленником, ему не удалось. Хороший старик изменился. Не стал плохим, так же улыбался мальчику, взмахивая худой рукой в направлении стада, и суя ему калебас с напитком из смеси воды, меда и ягодного сока. Но, послушно отправляясь на дальние поляны, Маур подумал, а может пусть бы стал плохим, чтоб это было видно сразу. А так — только чуть-чуть холоднее глаза и отрывистее речь. Сидя в прозрачной тени акациевого зонтика, Маур вздохнул, нашарил рядом жухлый ворсистый лист, оторвал и стал полировать древко копья, подставляя солнцу, чтоб блестело. По равнине, с там и сям натыканными такие же зонтиками деревьев и вытянутыми пальцами черных скал, медленно передвигались коровы; нагибали шеи, тычась мордами в клочки травы, и деревянные колокольцы глухо позвякивали. Это был скот самого папы Карумы, а не та большая часть стада, которую ему пригоняли за плату другие жители деревни. И смотреть надо было хорошо — вдруг какая телушка скроется за скалой, пойдет дальше, ищи ее потом. Или придет лев, осматривая свои владения. Задерет теленка, который от малого ума все норовит отбежать подальше.
— Гок-гок! Нока-нока! — строго крикнул Маур, не прекращая тереть древко. Теленок, взбрыкнув, отбежал от расщелины в скале. Зазвенели ботала, коровы под крик лениво переместились на новые места. А мальчик стал думать о будущем.
Два года служить ему пастухом у старого Карумы. Тетка не нагружала Маура работой, ей нравилось многое делать самой, — и к гончару и на площадь. Говорили в деревне, смеясь, если Пококо вернется к жене не вовремя, как-нибудь ночью, то придется ему свою старшую убить и отнести в буш, подарить птицам-падальщикам. Но Пококо ценил свою Коси, первую, за которую заплатил выкуп, когда старейшины позволили ему жениться. И потому никогда с дальних трав внезапно не возвращался. Маур знал — зря, никто к ним в гости по ночам не заглядывал. Это все женщины, завидуя тому, что Коси стала жить отдельно, своей женской
Если бы росла тут трава-неспанка, нарвать ее и пожевать вечером, перед сном. Тогда к восходу луны проснешься и до утра будешь, будто днем — глаза и уши раскрыты и все вокруг видят и слышат. Но, осматривая кустарник, мальчик вздохнул — того, под которым неспанка растет, тут нет. Да и как потом пасти — после бессонной ночи, не углядит, потеряет корову.
Отбрасывая рваный лист, встал, перехватывая копье. Решил, все же поищу траву, очень беспокойно за пленного годою, как он там. Надо ночью пробраться и принести ему еды.
А день длился и длился, ярясь светом и жарой. И после заката, Маур, присев на пороге хижины, в которой он спал один, потому что Карума предпочитал проводить ночи у родника рядом с загородкой скота или у костра, вместе с пришедшими мужчинами, — заснул, привалясь к шесту, на который была навязана шкура-полог. Ему снилась сестра, совсем уже взрослая и красивая девушка, сверкали на черной коже цепочки лунного цвета и взблескивали на переплетенных узлах красные искры. Она танцевала, поворачивала голову, встряхивала змеями косичек и они разлетались при каждом движении. А вокруг еле видные, толпились мужчины в цветных плащах пятнами. Поднимали руки, а один, подобравшись, затряс мальчика за плечо, бормоча что-то.
Маур откачнулся, вывертываясь, захлопал сонными глазами, ничего не видя вокруг.
— Тише, парень, вставай.
Тень шептала голосом папы Карумы, и мальчик испуганно схватился за плащ старика. Мелькнула мысль про льва, вдруг пришел и нападет на загон. Маур вскочил, нашаривая положенное рядом копье.
— Оставь. Пойдешь со мной.
У костра, они обошли его стороной, неподвижно сидели черные силуэты, укутанные в плащи с головами. Маур, шагая за стариком, тоже закутался плотнее — ночь кусала за локти и щеки влажным холодом. Луна светила ярко, шли молча, Маур совсем проснулся и только крутил головой, соображая, куда идут — на тайную поляну, к дереву годои или в другую сторону?
— Папа Карума… — шепотом позвал он, но старик отмахнулся резким движением и Маур умолк, двигаясь за белеющим в лунном свете плащом. Заснув вечером, мальчик не успел снять сандалии и теперь, бредя без тропы, приминал толстыми подошвами из носорожьей шкуры колючую сухую траву и мелкие острые камни.
Шли долго. Через черные и серебристые тени, через запах свежего слоновьего навоза и далекий рык львиного семейства. Через топот антилоп, шелестящие взмахи крыльев ночных птиц и предсмертный писк задавленной ночным охотником мыши. Луна медленно уходила в темную высоту, полную звезд, а у мальчика уже подгибались ноги от усталости, когда впереди замаячили черные нагромождения скал. Усталость тут же исчезла, уступив место страху. Мертвые Камни. Люди обходили их, боясь духов, что жили в бесконечных лабиринтах, начинающихся с узких расщелин. Говорили — там, внутри, нет времени и нет солнца — нырнешь в узкий проход и навсегда останешься там, блуждать, а потом умрешь с голоду и будешь ходить уже тенью. Говорили — тени умерших, злясь на живых, вылетают безлунными ночами, торопятся к мирным поселкам, влетают в распахнутые пологи хижин и всасываются в открытые для дыхания рты, закупоривая их гнилыми болезнями. А выбирают из мертвой зависти — самых лучших, тех, кому тут хорошо, у кого любимая жена или дом полная чаша или дети самые красивые. Чтоб уравнять мир живых с миром мертвых.