Нуба
Шрифт:
Что-то шепча, Карума остановился в десяти шагах от нависающих над степью скал, взмахнул руками, по которым съехали к локтям ветхие рукава. Бормотал, кланялся, потирая щеки, а потом подозвал мальчика, чтоб тот кланялся вместе с ним.
— Вперед пойдешь, по начертанным стрелам. По сторонам не смотри, и на меня не оглядывайся, — закончив приветствие, сказал вполголоса, зажигая от уголька, вытащенного из коробки, тонкую смолистую ветку. Поднял ее и осторожно ступил следом за мальчиком в узкую расщелину, смыкающуюся над их головами.
Маур медленно шел, взглядывая
Время тянулось, как тянется липкая смола из рассеченного ствола дерева ловушек, вытягивалось тонкой ниткой и казалось, сейчас порвется совсем. Тогда Маур вспоминал о мертвых, потерявших в лабиринтах свое время, и его спина под плащом покрывалась холодным потом. Но он делал шаг, время набухало, утолщалось и катилось быстрее, показывая в красном свете то стрелу, выбитую по левую руку — на ней было оперение, и наконечник раздваивался как змеиное жальце, то стрелу справа — тонкую без пера, с узким наконечником. А потом стрелы шли и шли по левой стороне, одинаковые, и снова, под утончение времени, мальчику казалось, что глухие шаги топочут на месте и он никуда не идет, хотя ноги устали и подмышками стало горячо от долгой ходьбы.
А вдруг там, снаружи, давно уже утро, его сменил день, протрубили слоны, уходя маленьким стадом на водопой к озерцу. Птицы-ткачики, пересаживаясь огромными стаями с одной акации на другую, склевали сухие плоды, и на последнем за этот день дереве уселись спать, склоняя к крылу маленькие головки. И даже если снаружи ночь, то она уже другая, следующая. А может… тут он замедлил шаги, не в силах поднять ногу и двинуться дальше…Может, прошло много дней, Пококо давно вернулся с дальних трав и они с мамой Коси успели постареть…
Из-за спины послышался резкий окрик и Маур сделал шаг, с ужасом думая, как изменился голос старого Карумы. Он говорильщик, а все они колдуны, хоть и не признаются. Вот и сейчас, кто идет за ним? В кого обратился папа Карума, рассказывающий о светлых богах и ночной птице Гоиро?
От страха онемели плечи, и нужно было оглянуться. Пусть там позади страшное, пусть там белые маски с черными метинами, в каких пляшут в полнолуние пришлые из-за озера-моря знахари, и пусть от одного взгляда на злую морду Маур окаменеет, но идти дальше, не зная, что сталось с Карумой, он не имел больше сил. И, покрываясь ледяным потом, который градинами спрыгивал с лопаток и локтей, мальчик остановился, медленно поворачиваясь и глядя в красноватый полумрак широко раскрытыми глазами.
Но резкий удар по стриженому затылку дернул его голову назад.
— Дойди! —
И Маур, всхлипывая, пошел быстрее.
Коридор расширялся, стрелы со стен пропали, а впереди наливалась живым светом невидимого костра пузатая расщелина, похожая на кувшин, раздавала стороны вширь и снова сводила их высоко над головами, смыкаясь. Под ногами заскрипел песок, поблескивающий в свете из расщелины, а огонек факела, который нес его провожатый, исчез, растворяясь в ровном большом свете, льющемся из большой круглой пещеры, куда ступил мальчик и встал, уже не понукаемый сзади.
Три костра освещали грубые черные стены, испещренные значками и линиями, свет разгорался и тускнел, и письмена оживали, переползая с места на место. У каждого костра сидела черная фигура, закутанная в просторный плащ, мальчик невнятно вспомнил — такие же остались у костра рядом со стадом Карумы. Он быстро оглянулся. И уперся глазами в качающийся на грубой цепочке медальон — прямо перед лицом. Скользя взглядом по тусклой цепочке, что болталась на выпуклой безволосой груди, уже обреченно знал, что не папа Карума следовал за ним эту дорогу-вечность. И что значит этот венок, сплетенный из множества бронзовых стрелок, грозно щерящих в стороны острые жала, знал тоже. Такие носили бэйуны, те самые, что всегда жили отдельно и приходили в деревни раз в несколько лет — собирать мальчиков для обряда, который переводил их во взрослую жизнь.
Цепочка охватывала толстую шею, теряясь за складками распахнутого черного плаща. И над головой мальчика — тяжелый подбородок с проборами, между которых туго стягивались короткие косицы бороды, с навешанными на кончики яркими камушками. Большое лицо наклонилось, толстые губы раскрылись в грозной улыбке, блеснули подпиленные белые зубы.
— Поклонись и принеси дар ночной птице Гоиро, мальчик, в последние вдохи своей детской жизни. Ты избран и Гоиро примет обряд, ожидая сегодняшней ночью единственного мужчину вместо многих.
Маур стоял неподвижно, смотрел в большие навыкате глаза бэйуна, в голове все перемешивалось. Обряд? Мужчина? Он — мужчина? Но ведь еще два года, вот и годоя так же сказал… а вдруг он шел сюда по лабиринтам два года? И старый Карума шел следом и умер от старости. Но где тогда другие мальчики, ведь бэйуны забирают их десятками из каждой деревни… И почему…
— Ты заставляешь ночь ждать? — прогремел голос.
— Я? — Маур огляделся. Костры полыхали, трещали искрами, а в середине блестящего красным песка лежала длинная темная циновка. Он сглотнул и вцепился руками в плащ.
— Но у меня… нет подарка. Я не знал. Копье оставил. Папа Карума…
Сильные руки дернули край плаща, и знахарь вытолкнул мальчика в середину, к циновке.
— Гоиро примет твою детскую одежду.
Трое встали, обступая раздетого Маура, а за их спинами его провожатый, скомкав, сунул зеленый плащ, подаренный мамой Коси, в ближайший костер, проговаривая невнятные слова.
Один из мужчин протянул мальчику скорлупу страусового яйца, в которой колыхалось зелье с сильным запахом. Второй ловко сдернул с его пояса поношенную короткую кангу. Третий, доставая из складок плаща узкий, сверкнувший красным кинжал, отступил к циновке и, не снимая капюшона, присел в изголовье.