Нулевой километр
Шрифт:
– Я надеялся, что мне не придется этого делать, – опускаюсь рядом с Юлей и наконец-то вытягиваю ноги, позволяя телу немного расслабиться.
– Утешать тебя, – поясняю, в ответ на ее удивленный взгляд, и, громко выдохнув, протягиваю снимки, которых она так и не касается.
Притворялась. Просто хотела быть здесь этой ночью, после того как многолетняя дружба полетела в тартарары, и нашла неплохое прикрытие в моем подбитом лице. А теперь сидит, безжизненным взглядом уставившись в залитое дождевыми каплями окно, и поражается очередному открытию, что вопреки всем законам природы молния бьет в одно место дважды.
–
Ни от этого невыносимо долгого вечера, незаметно перетекшего в такую же бесконечную ночь, и даже не от поездки в целом. Устал день за днем убеждаться в мысли, что меня трогает ее одиночество. Трогают ее слезы, неважно, скатились ли они по щеке или до сих пор плещутся на глубине печального взора, трогают ее невысказанные слова, которые совсем не нужно облачать в звуки, ведь молчание порой куда красноречивей.
– Плач, только не разбуди пациентов, – кладу справку на пустующую сидушку и сцепляю руки в замок, всем своим видом демонстрируя полную готовность к задушевной беседе.
Ведь я и вправду готов. Готов делать вид, что понимаю каждую фразу из того бессвязного бреда, что она обрушит мне на голову; готов смотреть, как ее боль въедается в мою футболку, заставляя серую ткань идти темными пятнами; готов подставить плечо под ее острые ногти и даже не стану ее останавливать, раздери она мое тело до самого мяса. Готов кивать, когда она примется припоминать все обиды, скопившееся за столько лет их с Соколовой дружбы, и если потребуется, подскажу парочку не красящих женщину матов. Не потому, что должен, ведь отказавшихся ее выслушать и так уже предостаточно, и вовсе не из-за нимба, который в эту самую минуту по всем законам жанра должен расцвести над моей головой, окутывая стан золотистым свечением, а потому что хочу. И вопросом «почему» я сейчас не задаюсь…
Только вот ничего этого не происходит: ни шумной истерики, ни пьяных ругательств, ни ударов ее невесомых кулачков о мою грудь. Лишь все та же тишина, скупо приправленная треском лампы.
– Идем? – смотрю снизу вверх на поднявшуюся с жесткого стула начальницу , только сейчас замечая, как сильно она вцепилась пальцами в синюю ткань платья на своих бедрах, и, кривясь от прострела в боку, встаю следом. Но и шага сделать не успеваю, ведь готов я к чему угодно, кроме внезапно ворвавшейся действительности: ей нужны вовсе не разговоры…
Юля
Я могла бы сейчас соврать. Сказать, что поддавшись эмоциям, неосознанно потянулась к единственному источнику тепла в этом холодном безлюдном коридоре. Наплела бы с три короба, что дешевое пойло самого злачного бара в городе пробудило во мне неконтролируемое желание забыться в мимолетных ласках первого встречного. Могла бы списать свой порыв на внезапное головокружение или боль в ногах, уставших от высоких шпилек, и плевать, что моя обувка сиротливо выглядывает из-под лавки. Могла бы… Только врать здесь и сейчас
Подхожу ближе, так, что слышу каждый вдох Бирюкова, и прижимаюсь лбом к его перепачканной бурыми пятнами груди. Стою, лишь мгновение не позволяя себе шевелиться, и вот уже куда смелее обнимаю мужскую талию. Непривычно. Не так, как это бывало прежде: ни дрожи в коленях, ни одной мысли о горячих губах, что сейчас потонули в кудрях на моей макушке, ни острой необходимости избавиться от этого чертового тесного платья, только рой бабочек в животе, что прямо сейчас пробирается выше и щекочет своими разрисованными крыльями мой воспаленный мозг. Обнимаю вполне невинно, но стоит почувствовать на себе его руки, осознаю, что именно это и станет точкой невозврата. Переломным моментом, ведь в своей погоне за очередной галочкой в списке моих воздыхателей, я вряд ли подозревала, что испытаю такую феерию от бьющего в нос аромата его геля для душа. Вовсе не секс, которого между нами не должно быть по ряду причин, может заставить меня полностью раствориться в Максиме, а это необъяснимое, ни на что не похожее ощущение нежности, растекающееся живительным теплом по онемевшему телу.
– Не буду я реветь, – не знаю, зачем произношу это вслух, но очень надеюсь, что это обещание поможет ему расслабиться, ведь ни один мужчина не вынесет затяжной бабской истерики. – И рубашку твою зашью.
В знак благодарности за необходимую мне поддержку. Хотя, если быть честной, я бы предпочла штопать не мягкую фланель, а размашистыми стежками пришить себя к его ладоням. Капроновой нитью, чтобы даже его натренированные руки не смогли разорвать этой связи… Впрочем, какой в этом смысл, если у судьбы свои ножницы, и режут они без разбора? Кромсают, сея по сторонам останками моей несовершенной жизни под жуткий хохот незадачливой портнихи.
– Не стоит, – смеется, и его грудной смех проходит вибрацией по моему животу, получше электрического разряда заводя остановившееся сердце. – Выброшу. Ее уже не спасти.
Как и меня. И если сейчас не отступлю, не перестану млеть от близости ставшего для меня таким важным шофера, одному богу известно, насколько мучительной будет моя смерть.
– Туфли, – бью себя по лбу и быстро семеню к скамье, хватая их за тонкие кожаные ремешки. – Пошли.
Только сейчас мне плевать. Потому что ощущение его ладони в моей определенно стоит тех нечеловеческих мук, что я испытаю прежде, чем в последний раз взгляну в предрассветное небо.
Глава 33
У меня есть пять дней. Последние каникулы перед решительным боем, на время которых я отключаю мобильный, остро нуждаясь в оторванности от мира. Тихомиров все равно не позвонит, ведь Света явно решила бороться за свою семейную жизнь и теперь только и делает, что засоряет ленту дурацкими кадрами их размеренных будней: вот Руслан за завтраком, рассевшийся за плетеным столом на зеленой лужайке; он же с капельницей устроился на удобной кушетке и внимательно вчитывается в деловой глянцевый журнал; вот они уже вместе. Сидят, прижавшись друг к другу, и делают вид, что не замечают бдительного фотографа, выхватывающего объективом даже для меня очевидный факт – им хорошо вдвоем.