Нулевой пациент

Юхансон Ярон

– Надо будет – повоюем, – твердо заявил Питер. – Но сейчас ни о чем таком думать не хочется. Здоровью вредит. А насчет Гитлера ты ошибаешься.

– Нет, мой друг! Версальский договор его не устроит, за Великой войной придет другая! У нас есть всё, колонии по всему миру, протектораты, доминионы и прочие владения, у русских земли на тысячи миль. Посмотри на французскую карту… Гитлер захлёбывается от зависти. Немцы опоздали; мир поделен давно, они остались с фигой и пытаются сесть за стол, где все места заняты.

– Насчет «здоровья» будешь теперь

обращаться только к Джесси, – мило улыбнувшись, проворковала девушка, пытаясь поменять тему. – Станешь его первым пациентом.

– Не первым. Нулевым, – поправил Питер.

– Почему «нулевым»? – Удивился Джесси.

– Первый может оказаться и последним. У нерадивых эскулапов часто именно так и бывает в таком сложном деле, как медицина. А вот за нулевым пациентом очереди нет, – пояснил Питер. И засмеялся своей шутке. Потом добавил: – И сколько бы не было за моей спиной больных, при сложении с нулем их число не изменится. Так что твоей врачебной практике эксперименты надо мной нисколько не повредят.

– Остряк! – отмахнулся от него Джесси. – Ну а ты, Мэри? Будешь у меня лечиться?

– Сначала заболеть надо. К тому же, я ворчунов не люблю.

– А весельчаков? – спросил Питер.

– Их больше.

– Тогда… Выходи за меня замуж. Я серьезно. Заявляю при всех: при Джесси и перед прахом Вальтера, любимой гончей моего прадеда.

Девушка ответила не сразу, сначала внимательно посмотрела на него:

– Я подумаю.

– Вот черт! И тут меня опередил… – проворчал Джесси. – А ведь я первым хотел сделать ей предложение. Только у меня это было запланировано на завтра.

– А для этого надо быть не первым, а нулевым, то есть математически абсолютным, – подытожил юный Стоун. – Это, друг мой, четвертый или нулевой закон термодинамики: теплота от нагретой части изолированной системы распространяется на все её элементы. Вот я и распространяю её на своих друзей. Ноль – начало и бесконечность. Точка замерзания воды, отсчет долготы, Гринвичский меридиан, порог слышимости в акустике, любимое число Декарта и Ньютона, основа трудов Птолемея, символ всей индийской и шумерской философии.

– А теперь еще и медицины, – засмеялась девушка, выслушав его сумбурный монолог.

– Ты сам-то понял, что сейчас говорил? – сконфуженно спросил Джесси.

– Нет, – честно признался Питер. – Но главное – сказал. Так что, уж извини, брат.

Они действительно были настолько дружны, что считали друг друга кровными братьями. А после того, как почти семь лет назад Джесси Оуэнса усыновили родители Питера, это практически так и было. Но с последними словами юного лорда из ветвистого ливанского кедра с громким карканьем вдруг взлетела ворона и стала кружить над их головами.

– Странно… Откуда она тут взялась? – Задумчиво промолвил Питер, глядя, как черная птица нарезает круги в солнечном небе. – Раньше они сюда не залетали. Сходить, что ли, за винчестером?

– Брось, – отмахнулся Джесси, но тоже не спускал глаз с этой предвестницы беды.

Мэри молча смотрела ввысь. Все трое

были заворожены этим зрелищем, которое таило в себе какой-то мистический знак.

А Питер все-таки быстро сбегал в дом за ружьем и, почти не целясь, – он был отличный стрелок – произвел меткий выстрел в сторону Ричмонд-парка.

Красногорский лагерь, 22 мая 1945 года, день. Продолжение

С личными вещами, особенно с наградами и погонами, одни пленные расставались легко, словно отряхиваясь от прошлого, другие – с болезненным сожалением, как бы прощаясь навсегда с близким преданным другом. И тех, и других было, примерно, поровну. Все они, один за другим, проходили мимо комендатуры и бросали в деревянные ящики и картонные коробки то, что было запрещено в лагере. Конвоиры поторапливали тех, кто задерживался.

Запнулся на минуту возле наполовину заполненного ящика и Питер Стоун, хотя никаких личных вещей у него в карманах не было. Выворачивать нечего, кроме капитанских звездочек, стилизованных под Орден Бани – еще в товарняке на восток он снял их и положил в карман; лишние недоразумения и конфронтации ему ни к чему. Ему было их жаль, и тем более не следовало обращаться с ними столь непочтительно – швырять в ёмкость, смешивать с нацистскими регалиями. Поэтому Стоун завернул свое добро в платок, нагнулся и бережно опустил вниз, найдя им укромный уголок сбоку. Далее в окне регистрации и приема личных вещей он сдал стандартный военный ручной хронометр, выданный на сборочном пункте в Англии, а квитанцию аккуратно сложил вчетверо и положил в карман вместе с фотографией.

Питер с грустью вздохнул, но поторапливаемый конвоирами, двинулся дальше – вместе с цепочкой военнопленных – к блочному дому, совмещавшему столовую и кухню. В длинном помещении с тремя рядами дощатых столов и лавками горел верхний свет, хотя за окнами и без того хватало яркого солнца. В торце столовой находились два небольших окна, через которые выдавалась пища. Стоун получил свою миску щей, тарелку каши с говядиной, кружку компота и выбрал свободное место за столом. На нем уже были расставлены блюдца с кусочками масла и корзинки хлеба.

Никто не разговаривал, все ели молча. И хотя Питер тоже был голоден, как остальные «товарищи по несчастью», но пищу потреблял без всякого аппетита. Просто быстро выполнил то, что положено организму. Надо было поддержать силы. Главное – регистрация, предварительный допрос. Там он сумеет объяснить, что попал в лагерь по ошибке. Право, не все такие твердолобые, как тот офицер НКВД, затолкавший его в поезд на Восток из Германии!?

А регистрация военнопленных проходила так же быстро, как и приём пищи. И действительно носила формальный характер. Надо было успеть до ужина завести на всех персональную учетную карточку, сверить с предварительными данными, и ввести потом в общую лагерную картотеку. А через два дня на Белорусский вокзал ожидалось прибытие очередного эшелона, новое пополнение в Красногорском лагере, и перераспределение в другие лагеря.