Нулевой пациент
Шрифт:
Старший лейтенант Коренев и его помощник-стенографист работали быстро и складно, механически, как на конвейере Форда, не поднимая головы от стола. Только перо скрипело. Один чеканил слова, другой отливал их в бумагу. Первый вопрос, заданный по-немецки Питеру Стоуну, когда он, дождавшись своей очереди, вошел в кабинет, естественно прозвучал так:
– Имя, фамилия?
Стоун ответил.
– Национальность?
– Англичанин, соответственно и гражданство британское.
Несколько удивленный взгляд советского офицера. Коренев
– Место и год рождения?
– Великобритания, Лондон, 1916-й.
– Звание и род войск?
– Капитан королевской армии Великобритании, Гемпширский механизированный пехотный полк.
Коренев впервые посмотрел на него более внимательно.
– Когда и где перешли на сторону Вермахта?
– Я не переходил на сторону Вермахта. Попал в плен случайно, по недоразумению.
– Хорошее недоразумение. А тогда объясните, как попали в плен к ним?
– Я не попадал к ним в плен. Я попал в плен к вам.
– Я вас серьезно спрашиваю. Отвечайте правду. Вникните в ваше положение.
– Правду и отвечаю. Это роковая ошибка. Превратности судьбы.
– Такого не может быть. Мы не воевали с союзниками.
– Но, тем не менее, это так. Английский излом, если хотите, крутой поворот, а точка излома…
Старший лейтенант Коренев перебил его:
– Не понимаю вашу аллегорию. Вы не хотите говорить серьёзно, пойти навстречу? Задаю вопрос еще раз: где и когда вы попали в плен к советским вооруженным силам?
– При штурме города Висмар, на восточной окраине…на линии разграничения зон огня с союзниками, четвертого мая.
– Это уже другое дело.
– Да, но я не воевал против русских.
– Тогда бы вас не взяли в плен. Согласитесь. И откуда вы так хорошо знаете немецкий язык?
– А вы кто по профессии?
– Я профессиональный переводчик.
– Я тоже. Дипломированный филолог-полиглот.
– Будьте разумней, лучше признайтесь сразу. И не юлите тут. – Последнюю фразу Коренев сказал по-русски.
– Простите, что вы сказали?
Терпению старшего лейтенанта подходил конец. Да и время, отпущенное по нормам на каждого военнопленного, заканчивалось.
– Последний раз спрашиваю: какова ваша принадлежность к войскам Вермахта?
– Бог ты мой! Вы напоминаете мне того таможенника на границе, который всё допытывался у Виктора Гюго: кем он работает? Это исторический факт, литературный анекдот. Писатель отвечает: «Пишу». Тот не понимает, вновь спрашивает: «Род деятельности?». «Писатель». «Отвечайте серьезно, чем вы зарабатываете на жизнь?» Автор «Парижских тайн» всерьез говорит: «Пером». Тогда таможенник облегченно вздыхает и записывает в документах: «Виктор Гюго, торговец пером». Так и вы, господин лейтенант. Верить надо.
– Не учите меня, чему верить, а чему нет! Вы немцы, очень хитрая нация. И коварная…
Помощник-стенографист оторвал голову от бумаг, спросил:
– Анекдот записывать?
– Всё пиши.
Лагерный делопроизводитель
– Ладно, ступайте, готовьтесь к банным процедурам. Пусть с вами капитан Волков разбирается.
– А какой номер ставить на карточке? – спросил лагерный писарь.
– Ставь пока нулевой. Следующий!
Стоун просто усмехнулся, выходя из кабинета в коридор и пропуская очередного заключенного. – «Надеюсь, что капитан Волков окажется умнее» – С горечью подумал он.
Конвойный жестом указал ему, куда идти дальше. Это была медсанчасть. Вначале, в небольшой каморке с двумя стульями, его подстригли наголо ручной машинкой, сбрили щетину, даже брызнули из пульверизатора чем-то пахучим, напоминавшим дешевый одеколон. А может быть, это была какая-то дезинфекционная жидкость. Тоже проделали с соседним военнопленным в этой изумительной парикмахерской. Орудовали две пожилые молчаливые медсестры. Всё это для Стоуна выглядело крайне несуразно, диковато и непривычно.
Затем за него принялся лагерный эскулап Топорков в белом халате, накинутом на плечи, из-под которого выглядывали погоны подполковника НКВД. Разговаривали на немецком, но лучше бы, вообще, не говорили. Не о чем, уж тем более не о здоровье.
– Есть жалобы?
– Нет.
Молодая санитарка, более симпатичная, чем парикмахерши, замерила пульс, давление, рост и вес. Медсестра, помощница Топоркова записала данные и Стоуна отправили восвояси. Теперь путь его лежал в хозблок и баню. Там, в одной из комнат на гранитном столе лежал полуметровый брус темно-коричневого, почти чёрного мыла. Двое военнопленных-старожилов нарезали из него пилой-ножовкой и тесаком порционные куски. Рядом стоял солдат и присматривал за процессом.
Получив причитавшийся ему кусок мыла, больше напоминающий небольшой кирпич, Стоун переместился в раздаточную белья и верхней одежды. Несколько столов, заваленных тем и другим. Хлопчатобумажные трусы, майки, рубашки, штаны, куртки, тоненькие полотенца. Младший интендант, выдающий подходящие комплекты. И снова сержант, зорко наблюдающий за военнопленными. Следили тут за всем и каждым.
Но здесь также оказалась и Наталья Павловна. «Фея-капитанша», как мысленно окрестил её еще прежде Питер Стоун. И он, получив свой комплект одежды, выбрав подходящий момент, вдруг решил обратиться к ней с дурацким вопросом:
– А шапки-ушанки выдавать будут?
Заведующая хозблоком ничего подобного не ожидала, но, внимательно посмотрев на Стоуна, всё же, охотно ответила:
– Конечно. Не волнуйтесь. Замерзнуть не дадим. Но пока рано.
Разговор велся на немецком языке.
– Хорошо.
Наталья Павловна с любопытством смотрела на Питера. Наверное, в размеренной жизни и скучной череде дней ей впервые попался такой необычный военнопленный. Не похожий на других. И по-немецки говорит с непонятным акцентом.