Нутро любого человека

Бойд Уильям

Я знал, в какой стороне находится Женева, и пошел краем полей, пока не достиг ворот, выходивших на узкую проселочную дорогу. По ней я добрался до перекрестка, на котором стоял столб с услужливым указателем „Gen`eve, 15 kms“. Я понимал, что это самое опасное для меня время — бизнесмен с чемоданом, один в полях посреди ночи — если меня остановят и начнут задавать вопросы, я не смогу объяснить, кто я и что здесь делаю. Мне необходимо было как можно скорее добраться до города и смешаться с его жителями, став неотличимым от них. Я шел, дороги были совершенно пусты, никакого движения. Примерно через час я добрался до окраины деревни. Табличка гласила: „Каруж“. Было уже четыре утра.

Я отыскал вблизи дороги деревянный сарай и решил подождать в нем, пока не рассветет и деревня не начнет

оживать, — я рассудил, что оказавшись среди даже немногих людей, буду привлекать к себе меньше внимания. А может быть, где-то здесь есть железнодорожная станция или остановка автобуса. У меня была с собой фляжка виски и немного овсяных печений — так что я, дрожа, уселся в углу сарая и стал грызть печенье, запивая его виски.

Когда посветлело, я старательно почистился, стер грязь с ботинок и обшлагов брюк. Если тебе нужно оставаться неприметным, грязь способна свести все твои усилия на нет. Затем, около половины восьмого, я вышел в деревню, надеясь, что выгляжу, как человек, спешащий на поезд. Деревня, по счастью, оказалась не маленькой — тут имелась придорожная харчевня, почта — кафе и булочные были уже открыты: я шел по улице, не привлекая озадаченных взглядов. Дойдя до автобусной остановки, я занял очередь и спросил у какого-то подростка, довезет ли меня этот автобус до Женевы. Он ответил, что довезет — похоже, мой французский испытание выдержал.

Подошел автобус, я влез в него, купил билет, занял сиденье. В первый раз я позволил себе немного расслабиться и ощутил малый, но приятный прилив гордости, омывший меня. Фаза один завершена. Я глядел в окно на проплывающие мимо пригороды Женевы: самое опасное позади. Теперь надо просто заняться моей работой.

С автобуса я сошел на маленькой площади, сочтя, что уже добрался до центра, и с помощью бывшей при мне карты города, отыскал дорогу в отель „Коммерческий“. К этому времени я успел обратиться в одного из служащих, в своих пальто и шляпах спешащих в начале дня на работу. Я вошел в вестибюль отеля и сразу же вышел. С портье беседовали двое полицейских.

Это могло быть обыкновенной рутиной, совпадением или невезением. Возможно, мне следовало просто подойти к стойке и представиться, но я счел это глупым и ненужным риском. Я зашел за угол и увидел полицейский фургон с полудюжиной ожидающих чего-то людей. Это уже выглядело зловеще. Я пошел по смежным улицам, отыскивая другой отель — не слишком роскошный и не слишком захудалый. И, наконец, нашел: отель „Космополит“ — я счел это название добрым знаком.

Большую часть дня я провел в номере, стараясь успокоиться, оценить мое положение. После полудня поспал. А потом позвонил в отель „Коммерческий“ и отменил заказ номера, сказав, что вынужден задержаться в Мадриде.

Вечером я отправился в ресторан, съел телячью отбивную с жареной картошкой, запив их стаканом пива. Прогулка по улицам Женевы оставила ощущение непривычное. После десяти вечера вступает в силу затемнение (выключаются уличные фонари), однако делается это скорее из чувства долга, чем по необходимости. Жизнь города полна ограничений — это видно даже по еде: пиво оказалось водянистым, а половину картошки я оставил на тарелке, как несъедобную, — и тем не менее, вся здешняя атмосфера близка к нормальной. Война идет где-то еще и даже не близко, ощущение владеющего людьми скрытого напряжения, постоянной, сосущей тревоги в самой глубине сознания, которая так заметна в Лондоне, здесь отсутствует. Я вернулся в отель и хорошо выспался.

Утром позвонил в банк „Фелтри“, чтобы увериться, что встреча, назначенная на утро понедельника, состоится. „ Ah, oui, Monsieur Peredes, — сказала секретарша. — C'est not'e“ [137] . Что же, пока все хорошо.

После полудня я спустился вниз, погулял вдоль озера, потом выпил чашку кофе и съел кусок яблочного пирога. Помню, я размышлял о том, как все это причудливо, — я здесь, в Женеве, изображаю уругвайского судовладельца. Я почувствовал, как в горле у меня закипает смех, и на миг ощутил — быть может, она-то и влечет к себе всех настоящих шпионов, —

стихию игры, бушующую под поверхностью всего этого риска и серьезности намерений, ощутил опьянение ею. В конечном счете, чем я здесь занимаюсь? — играю в прятки.

137

А, да, месье Передес… У меня отмечено ( франц.) — Прим. пер.

Когда я вернулся в отель, девушка-портье сказала, что мне оставили записку. Я развернул листок бумаги: „ Caf'e du Centre, midi, demain [138] “. „Тут, должно быть, ошибка, — сказал я. — Записка не ко мне“. Но тот мужчина был здесь, сказала она, всего двадцать мнут назад и спрашивал вас, синьор Передес. Нет-нет, ответил я, стараясь оставаться спокойным. И попросил ее выписать счет — сказал, что должен срочно выехать в Цюрих.

Я поднялся наверх, чтобы уложить вещи и, открыв дверь номера, обнаружил в нем четверку ожидающих меня мужчин: двоих полицейских в форме и с автоматами и двоих детективов. Один из них показал мне удостоверение и сказал по-испански: „Вы арестованы, синьор Передес“.

138

Кафе „Центральное“, в полдень, завтра ( франц.) — Прим. пер.

Меня отвезли в пригородный полицейский участок, провели в комнату. Там на столе лежал мой парашют с комбинезоном, меня попросили опознать их, как принадлежащие мне. Я сказал, по-французски, что эти вещи мне не известны, я приехал по делам из Испании. Говоривший по-испански детектив похвалил мой французский, но больше ничего не сказал.

В этой комнате я оставался до наступления ночи. Мне позволили выйти в уборную и принесли кружку черного кофе без сахара. В голове моей неистово бушевала сумятица мыслей, гипотез, догадок, и контр-догадок. Я изо всех сил старался не спешить с заключениями — слишком рано, быть может, меня отпустят? Но один вопрос возвращался раз за разом, угрызая меня: откуда Людвиг узнал, что я в отеле „Космополит“? Единственным человеком в Женеве, в Западной Европе, в мире, знавшим, что я остановился в нем, был я сам.

Вечером меня вывели из комнаты, отвели на зады полицейского участка, подсадили в крытый кузов фургончика и заперли за мной дверь. Окна отсутствовали. Фургончик тронулся; после трех, примерно, часов езды он остановился и заглушил двигатель.

Выйдя наружу, я увидел перед собой porte coch`ere [139] большой виллы, парадную дверь которой охраняли вооруженные солдаты. Детективы передали меня настоящим, насколько я был способен сказать, тюремным офицерам. Меня отвели в раздевалку, попросили снять одежду и выдали взамен нижнее белье — кальсоны и нижнюю рубашку, — черные саржевые брюки, серую фланелевую рубашку без ворота и грубый, застегивающийся до самой шеи китель. На ноги я получил толстые носки и сильно удивившую меня пару тяжелых деревянных сабо. Я почувствовал себя какой-то помесью голландского крестьянина с комиссаром революционной России.

139

Ворота ( франц.) — Прим. пер.

Облаченный таким образом, я проследовал за моим тюремщиком по коридору и вверх по лестницам в большую, очень скудно обставленную комнату. Здесь сохранились кое-какие следы прежнего убранства — держалка для штор, расписной карниз, — составлявшие полнейший контраст функциональности оставшейся в комнате мебели: железной койке (заправленной одеялами), столу со стулом и ночному горшку. Единственное большое окно украшала крепкая решетка, у стены имелся радиатор центрального отопления — теплый.