Нутро любого человека
Шрифт:
Уходя, охранник сказал: „ Buenas noches [140] “. Дверь за собой он запер.
Этой комнате предстояло стать мои новым домом, и я не мог не гадать, как долго я в нем проживу.
Жизнь на вилле. Из моего окна хорошо виден край озера и оснеженные горы за ним. Люцернского озера, как я впоследствии выяснил. Каждое утро охранник в семь часов отпирает дверь и меня отводят в умывальню, где я опустошаю мой ночной горшок, бреюсь и ополаскиваюсь над раковиной. Раз в неделю мне предоставляется душ, тогда удается помыть голову. Полная перемена одежды выдается раз в две недели. Когда я возвращаюсь в свою комнату, меня уже ждет завтрак: хлеб, сыр и эмалированная кружка теплого кофе — всегда теплого, никогда не горячего. Следующая интерлюдия происходит в полдень — обед: неизменно какой-нибудь овощной суп и опять-таки хлеб. После полудня меня выводят во внутренний дворик виллы, где имеется прямоугольная, окруженная гравиевой дорожкой лысоватая лужайка. Мне дозволяется походить, под призором охранника, по
140
Спокойной ночи ( исп.) — Прим. пер.
141
Привет ( исп.) — Прим. пер
142
Пошли ( исп.) — Прим. пер.
143
Все в порядке? ( исп.) — Прим. пер.
Очень простой, очень эффективный и очень надежный режим. Очень швейцарский, можно было б сказать, и поначалу я испытывал странное облегчение. Все отменилось: операция „Судовладелец“ провалилась, не успев толком начаться. Меня схватили, я больше не могу ничего предпринять — игра окончена, они победили. В конце концов, Швейцария — страна нейтральная: меня не будут пытать в Гестапо, и разумеется, надо лишь подождать и меня переведут в обычный лагерь для интернированных (я знал, что в Швейцарии уже интернировано около 12 000 солдат и летчиков Союзников). Где-то придут в движение колесики покрякивающей бюрократической машины, которая ведает делами заключенных военного времени, и в конце концов, меня отыщут и соответственным образом поступят со мной. Однако проходили дни и недели (охранники всегда сообщают мне, какой нынче день и какое число), и я начинал тревожиться все сильнее. Рутина оставалась неизменной и выглядела так, словно она может продолжаться целую вечность, а скука моя обращалась в полную апатию: ни книг, ни газет, ни бумаги с карандашом, чтобы хоть что-то записывать. Впрочем, меня выводили на прогулки и хорошо кормили — я даже располнел от пожираемого в немалых количествах хлеба и сыра.
Недель примерно через шесть я попросил встречи с начальником тюрьмы — сказал, что хочу сделать признание. Прошло несколько дней. Наконец, как-то вечером меня отвели вниз, в одну из просторных гостиных первого этажа. Гостиная была наполовину пуста, однако там и сям в ней наблюдались разрозненные предметы обшарпанной, но хорошей мебели. Высокий, худощавый человек лет пятидесяти с лишком, в легком сером двубортном костюме, причесанный с такой скрупулезностью, что больно было смотреть, стоял у камина.
— Habla ingl'es? [144] — спросил я, и получив утвердительный ответ, рассказал ему все: что меня зовут Логан Маунтстюарт, что я лейтенант королевских ВМС, прикомандированный к Морской разведке, что меня послали в Швейцарию на предмет предотвращения бегства из Европы — под конец войны — высокопоставленных нацистов. Все о чем я прошу, это встреча с кем-либо из работников консульства, которые заботятся здесь об интересах Британии, или даже с главой бернского УСС Алленом Даллесом. И все быстро выяснится.
144
Говорите по-английски? ( исп.) — Прим. пер.
Мужчина оглядел меня и улыбнулся:
— Вы же, на самом-то деле, не ожидаете, что я поверю в эту чушь, не так ли, синьор Передес?
— Мое имя: Логан Маунтстюарт.
— Кто такой Людвиг?
— Мой женевский связник. Я с ним так и не увиделся.
— Это ложь. Кто такой Людвиг? Где он?
Я начал протестовать, уверяя, что ничего больше о Людвиге не знаю. Начальник вызвал охрану и меня вернули в мою комнату.
И жизнь моя пошла своим чередом. Больше я этого человека не видел, хоть подавал о том регулярные просьбы (теперь я думаю, что это был полковник Массон, глава швейцарской военной разведки). Скука моя достигла новых уровней нестерпимости.
Я впал в подобие терпеливой апатии — знакомой, думаю, каждому заключенному. Ты подчиняешь свой индивидуальный дух рутине заведения, в котором находишься. Я не имел представления, где я, за что меня здесь держат (помимо шпионажа, наверное) и какие блага приносит народу Швейцарии дорогостоящее содержание моей персоны под стражей. Я питал веру — почти такую же наивную, как вера религиозная, — что предпринимаются усилия для моего освобождения, что Фрейя знает о случившемся со мной, о том, что я жив и благополучен. Я сознавал, что должен просто ждать.
А потом внезапно, уже под конец лета, мне разрешили курить. Несколько унций рассыпного табака и стопка папиросной бумаги. Я научился скручивать тончайшие сигаретки, тонкие, как коктейльные трубочки, с несколькими плотно упакованными в них крохами табака. Когда мне требовался огонь, приходилось звать охранника. Я начал копить сэкономленную папиросную бумагу. В умывальне стояла старая закопченная плита, на которой грели воду для ванн и душей. Уходя оттуда, я соскребал с нее несколько хлопьев сажи и уносил их с собой под ногтями. Эта сажа, смешанная с мочой, давала приемлемые, хоть и вонючие чернила. У меня имелась английская булавка, удерживавшая ширинку на штанах в закрытом состоянии — она и стала моим пером. Итак, перо, чернила и бумага. Так начался „Тюремный дневник Логана Маунтстюарта“. На то, чтобы записать несколько предложений, выводимых крохотными буковками на папиросной бумаге, у меня уходили часы, и тем не менее, впервые со времени ареста во мне зашевелилось и высвободилось мое прежнее „я“. Я снова стал писателем.
Октябрь. Умер Пилигрим (одна из мокриц). Нашел его утром свернувшимся в плотный комочек, а когда попытался развернуть, он развалился надвое. Бедный Пилигрим, он был самым послушным из насекомых моей команды, менее всех склонным к авантюрам. Огненный, яростный закат над озером. Острый, до физической боли, приступ тоски по Фрейе и Стелле. Конечно, они знают, что я жив, это самое малое. Мое прошение о бумаге и ручке снова отвергнуто, без объяснений. Охранники принимают просьбы, не возражая, и всегда извиняются, возвращаясь с пустыми руками. ОМР должен знать, что я схвачен. Таинственному „Людвигу“ известно было, где я остановился. (Откуда? Он находился у отеля, когда я туда пришел, и проследил меня до „Космополита“?). Он должен был сообщить, что меня взяли. Ночами я иногда слышу гудение тяжелых бомбардировщиков, идущих на север, в Германию. Напряженные вкусовые воспоминания о яблочном пироге, которым я завтракал в день ареста, — последнем сладком, что я съел. Вкус свободы? Яблочный пирог.
14 ноября. Дату назвал мне Хьюго. Я называю его Хьюго, хоть и не имею никакого представления о его настоящем имени. Он не представился. Теперь все охранники, обращаясь ко мне, говорят „Гонзаго“, несмотря на мои протесты. Хьюго, похоже, заступает на вахту каждые три-четыре дня. Я спросил у него по-французски, как идет война, он улыбнулся и ответил „ tr`es bien [145] “. Создается впечатление, что дежурства организованы здесь так же толково, как и все остальное. Сегодня после полудня я пять минут колотил в дверь, пока не появился охранник. Потребовал встречи с начальником тюрьмы. Прошение отклонено.
145
Хорошо ( франц.) — Прим. пер.
Сегодня меня водили вниз, для встречи с „человеком из посольства“. Занятно, три дня прошло после моего тщетного требования свидания с начальством. Ты думаешь, что тебе отказали, а они просто очень медленно поворачиваются.
Человек этот представился как синьор Фернандес и сказал, что работает в испанском консульстве Лозанны, ведает там делами уругвайцев. Он сообщил, что я всего лишь пятый уругваец, появившийся в Швейцарии с начала войны. Я рассказал ему мою историю, назвал настоящее имя. Но если вы британец, с разочарованным видом сказал он, то вы — вне сферы моей компетенции. Можете вы передать весточку моей жене? — спросил я. Конечно, ответил он, ваша жена живет в Монтевидео? Нет, сказал я, в Лондоне. Он развел руки, „ es muy dificil [146] “. Я назвал ему имя Фрейи и некоторое время упрашивал записать адрес, что он, в конце концов, и сделал. „Просто черкните одну строчку, — сказал я. — Сообщите, что я жив, вот и все. Это вы сделать сможете?“. Он нервно улыбнулся и сказал, что постарается.
146
Могут возникнуть трудности ( исп.) — Прим. пер.