Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Сиял всю вторую лекцию, на которую после публичной нотации Кузьмич нас пустил, а я пыталась… осознать, собрать разлетевшиеся бабочками мысли, сдержать улыбку и вопль ужаса одновременно, разрисовывала поля пустых страниц тетради.
Не слушала.
Этиология, клиническая картина, лечение.
Не вспоминаются.
Повторяются лишь основные причины нарушения сердечной проводимости, которые я и так написала.
Помнится атриовентрикулярная блокада.
Синдром МАС с ней точно связан.
Осталось
Я тяжело вздыхаю, дую на озябшие руки и, вызывавшуюся отвечать первой, Женьку провожаю тоскливым взглядом.
После нее моя очередь.
И Лилит, муштровавшая нас весь семестр и демонстративно выкидывающая в специально заведенную корзину наши истории болезни, перед этим зачитывая выразительно и едко лучшие ошибки, мне синдромы не простит.
Не поставит пятерку.
— Дарья Владимировна, — Лилит, вырисовывая в Женькиной зачетке заслуженное и ожидаемое отлично, тянется за моей, поднимает взор.
Приглашает.
И я иду на казнь.
Рассказываю без запинки, на одном дыхании про блокаду, сердечную проводимость, отвечаю по ЭКГ и анализам, и… мозг экзамен к экстренной ситуации приравнивает, подключает надпочечники с адреналином, вспоминает МАС, выпихивая в самый последний момент забытую информацию на поверхность.
– А еще какие-нибудь синдромы назвать сможешь? — Лилиана Арсентьевна откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди и смотрит с прищуром.
Валит.
Ибо не могу, но назову.
Из вредности.
Я хочу пятерку и чтоб Кирилл мной гордился.
— Вольфа-Паркинсона-Уайта, — я говорю осторожно, медленно, прощупывая почву, но Лилит молчит, ждет, и напрягать извилины приходится дальше, — еще CLC.
Лилит хмыкает, заносит ручку над раскрытой зачеткой, замирает в последний момент и вопрошает провокационно:
— Точно?
— Да, — я отвечаю уверено.
Пропускаю удар сердца, что срывается в бешеный пляс, ибо редкую в моей зачетке оценку мне выводят, протягивают торжественно самый главный документ студента, и Лилит, сбрасывая на миг суровость и строгость, тепло улыбается:
— Иди хвастайся.
Или беги.
Пусть и нельзя.
Но… на подобающий будущему врачу спокойный и чинный шаг моего терпения не хватает, нет у меня достойного поведения и благоразумия взрослого серьезного человека, отсутствует приличие.
И про больничные правила я забываю.
Не думаю про тишину.
— Кирилл!
Я окликаю его на весь коридор реанимации, отвлекаю от важного разговора, запрыгиваю с разбега и повисаю, чтобы рассмеяться и зачеткой перед его носом помахать.
— Я сдала!
— На пятерку?! — он подозрительно щурится.
Выхватывает зачетку из моих рук.
Смотрит придирчиво.
— Ты Лиану пытала пением или морила голодом? — Лавров интересуется
— Нет, она всего лишь неделю жила на приготовленной мной еде.
— Так и знал, что выберешь самое страшное.
Кирилл наигранно сетует.
Ужасается.
И деликатный кашель за спиной возвращает с небес на землю, ставит на пол, напоминает о собеседнике Лаврова, коим оказывается Иван Саныч.
Приятель па смотрит благодушно, не скрывает улыбку, подмигивает мне, пока я смущенно улыбаюсь, блея приветствие, и лицо на груди Кирилла пытаюсь спрятать. И, переведя взгляд на Кирилла Александровича, он серьезно просит:
— Ты все ж подумай, Кирилл, уходить совсем. Может совместительство сделаем?
Что?
Я задираю голову, смотрю на Лаврова удивленно и локтем пихаю. В областную больницу на должность сразу заведующего отделения его позвали еще в начале декабря, и я две недели ходила язвила, что к столь важной персоне теперь будет и на кривой козе не подъехать.
— Иван Саныч, я отказался, — Кирилл, переставая улыбаться, требуемую мной правду говорит.
Оглашает решение.
Сложное и легкое одновременно.
Правильное, ибо тогда, после Кот-д’Ивуара и с подмоченной основательно репутацией, Иван Саныч его взял сразу и без всяких условий.
Поверил.
— Остаешься? — Иван Саныч недоверчиво хмурится, вглядывается в наши лица, ища подвох.
— Остаюсь, — он подтверждает легко.
Смеется.
— Зарплату не поднимем, — Иван Саныч хмурит кустистые брови, играет ими, предупреждает быстро, вызывая новый приступ смеха и насмешливый вопрос:
— А в отпуск хотя бы можно?
— Можно, — всемогущий начмед весело фыркает.
Расщедривается.
Ибо отпуск у Лаврова начался уже сегодня.
В восемь утра, как закончилось ночное дежурство. И об этом мне напоминают, объявляют решительно, что нам пора и, накручивая мне кое-как разноцветный шарф и на лицо, подгоняют.
Торопятся.
И машину около обыкновенного здания с серым крыльцом паркуют, командуют на выход и под локоть подхватывают. Взбегают быстро по припрошенным снегом ступеням, держат за руку крепко, и золотистую табличку справа от дверей я прочитать не успеваю.
— Ты куда меня притащил, Лавров? — я интересуюсь и со смехом, и с удивлением.
Оглядываюсь по сторонам.
Разглядываю овальный холл с белыми колоннами, деревянные двери, скамейки, воздушные шары, плакаты… с голубями и двумя переплетенными кольцами.
— Это что… загс?!
Я спрашиваю потерянно, враз севшим голосом. Кручу головой по сторонам, пока не натыкаюсь взглядом на Кирилла и жду, когда он объявит, что мы на экскурсию.
Просто так.
Шутка.
Не самая удачная.