Няня на месяц, или я - студентка меда!

Рауэр Регина

Поскольку Алла Ильинична при каждой встрече не забывает упомянуть о важности священных уз Гименея, отчитывает и уверяет, что Авария, вымахавшая в холку мне выше колена, не может счастливо существовать в нашей недосемье.

А Алла Ильинична, не видя штампа в моем паспорте, не может спокойно помереть.

— У меня к тебе сделка, — Кирилл подходит неспешно, оставляет шаг между нами, говорит вкрадчиво, самоуверенно, слишком самоуверенно.

И дернувшийся уголок рта его волнение выдает.

— Какая?

Я

запрокидываю голову.

Разглядываю черты лица, что уже давно воспроизвожу по памяти, повторяю, не задумываясь, знаю и люблю.

И улыбка появляется сама.

— Я дарю тебе кольцо, а ты говоришь «да».

— А… а у меня… у меня из документов только зачетка. В ней штампы не ставят…

— Твой паспорт у меня.

— А кольца?

— Купил.

— Красивые?

— Твои, мои и вся группа одобрили.

— А…

— Без свидетелей можно.

Хорошо.

Тогда и невесту поцеловать можно.

Жену.

Странно, непривычно, стремительно… просто, и, выйдя на крыльцо загса, я карябаю ногтем новоявленный штамп в паспорте, разглядываю его недоверчиво при свете дня и послюнявить, пытаясь стереть, готова.

— Ты еще на зуб проверь, — Кирилл хмыкает над головой.

Прячет улыбку.

И я смотрю на него подозрительно.

Мои ведь гады не могли ему рассказать про беременность?

Они обещали, напоминали ехидно, что тянуть вечно нельзя, тайное в данном случае точно станет явным, но я тянула, откладывала.

До Нового года.

На который из Праги прилетел с женой Димка. Они, как всегда, привезли с собой веселый хаос и радость, и па торжественно объявил, что праздновать будем на даче.

Всей семьей, что стала большой.

Шумной.

Появился детский смех и лай собак, огромный дубовый стол.

Снеговик, коего первого числа мы лепила с сусликами, а после обкидали снежками вышедшего покурить Лаврова, застигли врасплох и в снежную войну втянули. И, проходя вечером мимо сделанной специально для монстров детской, я затормозила, посмотрела украдкой, как па с Лавровым по ролям читают сказки.

Большие и взрослые первоклассники, отучившиеся целые две четверти, спать без сказок все равно отказываются, вопят возмущенно и на кроватях скачут.

Визжат восторженно, когда Кирилл их подхватывает и кружит.

— Подглядываешь? — Ника подкралась незаметно, спросила коварно и через плечо мне в детскую заглянула, чтобы легко рассмеяться. — Знаешь, месяц жизни с нашими монстрами братца поменял. Он их до этого только по большим праздникам видел и уверял с ужасом, что понятия не имеет с какой стороны к детям подходить. И вон, видишь…

Подходит.

— Из него выйдет отличный отец.

Выйдет.

Через восемь месяцев.

Я промолчала.

Отложила признание до… конца сессии, что терапией

для меня и закончилась.

— Почему сейчас? — я спрашиваю настороженно.

Смаргиваю непрошенные слезы.

Замуж по залету я не хочу.

И думать об этом надо было на полчаса раньше, выяснять до штампа и самого главного в жизни вопроса ошарашенной регистраторши. Ибо невеста из меня вышла в уггах, джинсах и старом любимом свитере цвета арманьяка и теплого янтаря, но… я не против.

Так… лучше и брачная церемония пыткой, коей я ее представляла, оттягивая, все это время, не показалась, а на бросаемые изумленные взгляды регистраторши я только бесшабашно улыбнулась и разваливающийся пучок волос, отказываясь стоять смирно и пребывать в волнении, поправила.

— Потому что я тебя люблю, — Кирилл говорит серьезно, поднимается на пару ступеней, чтоб глаза в глаза, и тихо падающий снег оседает на его ресницах, — потому что мне надоело слушать твои потом и потому что слово «сожитель», так любимое нашей дорогой Аллой Ильиничной, мне не нравится, Дашка.

Муж, согласна, звучит лучше.

— И что теперь? — я спрашиваю тихо.

Почти касаясь его холодных губ.

Тянусь, чтобы согреть и согреться. Теряюсь во времени, и окружающий суматошный мир очертания теряет, отступает.

Напоминает громким хлопком двери за спиной.

— Аэропорт, самолет… — Кирилл выдыхает шепотом.

Не отпускает.

И прохожие смотрят странно.

Кто обнимается на крыльце загса в девять утра понедельника?

Без белого платья, голубей и гостей.

— Куда?

Я смеюсь, а он не шутит.

И Авария у Аллы Ильиничны.

Она в курсе.

Все уже в курсе.

Только мне не говорят куда. Молчат таинственно, и, стоя у панорамного окна зала ожиданий, я разглядываю белое поле вдали, кромку темного леса, самолеты, крошечных людей и, выглянувшее из-за сизых туч, яркое солнце.

Оно кажется весенним.

Пусть до весны еще почти два месяца.

— Куда ты так и не скажешь? — я спрашиваю с восторгом.

Упоением.

Чувствуя, что Лавров подходит сзади, обнимает, прижимая к себе, и руки на животе переплетает, закрывает, кладет подбородок мне на макушку. И про ребенка я расскажу ему в еще неизвестном там.

Чтоб не передумал улетать и чтоб моя мечта про спонтанное, неизвестное и загадочное там исполнилась.

— Ну ты же хотела в неизвестность? — Кирилл дразнит.

— Угу, — от слепящего солнца и восторга я счастливо жмурюсь.

Смеюсь.

Просто так.

И брызгающую на солнце цветами радуги россыпь брильянтов в обручальном кольце заворожено рассматриваю. Белое золото, тонкое переплетение, как причудливый узор зимы на стекле, хрупкость.

Поверить до конца не получается.