Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Ибо оправдали.
Не нашли состава преступления и даже дело возбуждать не стали. Не упекли за такое, хотя стоило и на всю жизнь.
За-слу-жил.
Поворачиваются ключи со скрежетом в дверном замке, отвлекают от улыбки, что оказывается была когда-то по-мальчишески лихой, и в коридор я пробираюсь на ощупь.
С мыслью, что как там он больше никогда не улыбнется.
Той улыбки мне не увидеть.
— Дашка…
Теперь тоже есть улыбка.
Родная, нежная, радостная.
И
А закадычный друг Стива по-мальчишески лихо улыбаться не разучился. И я встряхиваю головой, даю себе пять минут на счастье и уже привычно повисаю на Лаврове обезьянкой, обхватываю руками и ногами.
— Я играла сегодня с Аллой Ильиничной в преферанс, — о прошедшем дне я докладываю бодро и с хорошего, расстегиваю его рубашку, пока меня несут в сторону ванной.
Тормозят от моих слов и вопрошают подозрительно:
— Ты ведь не проиграла ей нашу квартиру?
— Что?! — я возмущаюсь от подобного неверия в меня и кулаком в знак протеста и негодования ударяю по плечу. — Лавров, ты… да я…
— Чего? — он смеется.
— Я, между прочим, ей на мизере взятку дала, — я шиплю рассерженной кошкой, пропускаю момент, когда остаюсь с распущенными волосами и без футболки. — Понимаешь?!
— Да, я связался с аферисткой и картежницей, — Кирилл хохочет, прижимает к стене.
Перехватывает руки.
И губы накрывает своими.
Дразнит и требует.
Путает мысли, что разлетаются стремительно вместе с одеждой, отступают, давая час или два.
Вечер.
И возвращаются лишь ночью, скользят лунным светом по краю сбитой постели, будят пустотой и холодом.
Одиночеством.
Говорят, на привычку нужен двадцать один день, но мне хватает и пары ночей, чтобы привыкнуть к руке Кирилла на мне, переплетенным ногам и твердой груди за моей спиной.
Сродниться с ощущением… правильности.
И осознать, что по-другому уже быть не может.
— Ну и где тебя носит, Кирилл Александрович? — я бурчу приглушенно и в его подушку, перекатываюсь и сажусь, свешивая ноги.
И голову, дабы поглядеть на дикие тапки с единорогами… фиолетовыми, новыми, купленными… домой, как сказал Кирилл.
Посмотрел внимательно, но я не возразила.
Фиолетовые единороги домой.
Мне легко это и сказать, и подумать, засчитать его квартиру окончательно и своим домом, в котором будут дурацкие тапки, раскрытая забытая книга на спинке дивана, его футболки и домашние рубашки на мне.
Что застегиваются на ходу, пока я спускаюсь босиком вниз, ступаю неслышно.
Ищу.
Нахожу в кабинете, что заполнен запахом сигаретного дыма.
Кирилл в одних джинсах, стоит у окна, курит.
Не поворачивается.
И в неровном свете полной луны широкая спина с прорисованными
— Газета в гостиной… — он говорит тихо, напрягаются мышцы, и я крепче сцепляю руки на его талии, прижимаюсь щекой, не отпущу. — Ты… ничего не спросила.
— Спросить? — я интересуюсь со смешком, скольжу губами по солоноватой коже.
И это гораздо интересней разговоров.
Мыслей о всей прочитанной сегодня грязи.
— Там сказано, что я убил ребенка, — Кирилл все же выворачивается, поворачивается и смотрит пристально.
— А еще говорят, что летающие тарелки существуют и земля на самом деле плоская.
— Дашка… — он хмурится.
А я вздыхаю.
— Я не верю и никогда не поверю, что ты мог халатно отнестись к работе. И мне плевать, что напишут все газеты мира и прокричат даже очевидцы.
Кирилл молчит, и нахмуренный лоб мне не нравится.
Нервирует непроницаемый и странный взгляд.
О чем он думает?
— Я могу лишь спросить: зачем ты встречался с этой скотиной в клубе и почему вдруг все решили всё это вспомнить сейчас?
Принести газету.
Прийти.
Каролина Игнатьевна Савицкая, убитая горем мать и знаменитая в Верхненеженске ведущая на местном канале.
Еще руководитель благотворительной организации.
Ее словам поверили безоговорочно, прониклись текущими по лицу слезами вперемешку с тушью и ужаснулись стенам больничного коридора на заднем фоне.
Кто записывает видео, когда ребенок умирает в реанимации?
— Герка, как всегда, хочет славы и денег, сенсации, — Кирилл хмыкает, перестает гипнотизировать глазами и на подоконник, ворча про холодные и босые ноги, усаживает.
Отходит, доставая зажигалку и вытряхивая из пачки сигарету.
— А Каролина Игнатьевна… — он кривится, как от зубной боли всех зубов сразу, и зажигалкой щелкает, — дура, прости господи…
Лавров затягивается, сузив глаза, подходит, вставая сбоку.
Не смотрит, разглядывая освещенный фонарями двор.
— Получить ординатуру даже с высокими баллами сложно, одно-два места на… тысячу? Две? Мне не светило ни на бюджет, ни на контракт. Оставалось целевое, достижимое. Ехать отрабатывать заплаченные за тебя деньги в небольшой город, покинув нашу столицу, — он желчно усмехается, ибо столица слишком условная, не Москва, но и не один из многих районных городков, где одна больница на весь район, — на целых два года, мало кто согласен… Петр Васильевич, главврач, принял меня лично и с распростертыми объятьями. Проучили, я вернулся и… остался. Стива пальцем у виска крутил долго.