Няня поневоле
Шрифт:
Замираю на месте, пытаясь осознать услышанное.
«Как же ты мог, Сережа! Почему позволил мне считать Марка своим племянником? Думал, буду плохо относиться? Не полюблю? Ладно, вначале. Может, у тебя, действительно, выбора не было. Ну, а потом? Почему даже намеком не дал понять, что моя сестра только выносила твоего сына? Не захотел. Не счел нужным сказать правду. Ты тоже манипулировал мною, как Федор Ильич, и радовался в душе моей наивности?»
Горький ком перекрывает горло. Стараюсь выровнять дыхание. Не получается. Шмелев мог и соврать, чтобы отвратить меня от Назарета. Но мне кажется,
– Грубо выражаясь, твоя сестра сдала матку в аренду. Получив баблишко, понеслась к Морозову, — спокойно продолжает Федор Ильич. — А там пролактин зашкалил. Организм же не понимает, где материнство, а где бизнес. Ну и уголовник этот выгреб у Жанны все деньги и скрылся.
— Это точно? — ляпаю я, лишь бы что-то сказать. И неожиданно понимаю, что Шмелев прав. Никому я не нужна. Никто меня возвращать не намерен. И это я вообразила себе невесть какую вселенскую любовь. А Назарет, наверное, до сих пор любит покойную жену, раз захотел ее ребенка. Такие никогда не женятся. Хранят верность мертвой женщине, возведенной на пьедестал.
— Конечно! — возмущенно фыркает муж. — Жанна в Подмосковье сейчас проходит реабилитацию. Я лично звонил академику Лотошкину. Вернемся домой, обязательно навестим твою сестру. И она сама тебе все расскажет. Я и тестю с тещей обещал привезти тебя при первой возможности.
— А мои родители с сестрой? — изумляюсь я.
— Ну, а где им быть, малышечка? Я им квартиру снял около клиники. Они днем с Жанкой время проводят. А вечера вдвоем по-стариковски коротают.
— Спасибо, — шепчу, силясь не разреветься.
— Ну, мы же одна семья, Аполла, — усмехается Федор и, просунув руку под подол, отодвигает в сторону эластичное кружево. Его пальцы уверенно скользят к заветной цели. А голос от возбуждения становится хриплым. — Не трепыхайся. Будь послушной девочкой. Раздвинь, пожалуйста, ноги.
18
Линара
Поезд медленно ползет к неизвестной станции. И стук в дверь спасает меня от надоедливых ласк Шмелева. Забиться бы в угол. Стать невидимкой. Сбежать.
Меня спасает настойчивый стук.
— Папа, — настойчиво зовет Илья. — Можно тебя на минутку?
Федор Ильич раздраженно подскакивает с места. Резко открывает дверь и недовольно бурчит на сына.
— Чего тебе?
— Поговорить надо, — бросает негромко. Голос вроде бы спокойный, но чувствуется какая-то нервозность. Заглядывает в купе, пока муж обувается.
— Ненадолго заберу твоего благоверного, Полина. Не обижайся!
«Да хоть навсегда! — хочется вскрикнуть мне. Не скрывая своего недовольства, отворачиваюсь к окну. Смотрю на лениво мелькающие домишки, стены с облупившейся штукатуркой, на заборы, исписанные граффити. Удручающее зрелище. Но вот поезд вкатывается на высокую дамбу. Оттуда открывается вид получше. Какая-то часовенка стоит на пригорке, а внизу прямо под насыпью петляет шоссе, запруженное машинами. Не иначе как предместье большого города. Сейчас бы посмотреть в гугле, узнать, где едем. Но мой айфон исчез бесследно еще в больнице. Когда я проснулась, изнуренная капельницами, Шмелев уже был в палате, а значит, мог
«Я бы многое отдала за возможность позвонить Сергею. Услышать родной голос, — думаю, в отчаянии прикусывая губу. — А если он тебе не ответит? Что-то не особо его на разговоры тянуло после твоего признания, — ехидно напоминает внутренний голос. — Смирюсь, — отвечаю со вздохом. — Сама виновата…»
За окном проплывает узкий перрон. Что-то объявляет дежурный по станции.
— Бла-бла-бла… скорый поезд… прибыл…
Люди с чемоданами и огромными клетчатыми сумками спешат на посадку. Кто-то, наоборот, встретившись с родными, направляется к автобусу или машинам. Первым делом на стоянке я замечаю огромный черный внедорожник, так похожий на Назаретовский Рэндж.
— Не может быть! — шепчу обалдело. И подскакиваю с места, когда невдалеке замечаю Ступу и Трофима. Лихорадочно осматриваю перрон. Открыть бы окно, позвать их! Но в чудесном ВИП-купе открывающейся фрамуги не предусмотрено.
Зимний вариант, мать вашу!
Неожиданно натыкаюсь взглядом на Сергея. Он тоже рыщет жадными глазами по замедляющему ход поезду. Но пока не видит меня. Приникаю лицом к окну.
Забраться на стол, что ли!
Ощупываю шалым взглядом знакомую фигуру, будто силюсь вспомнить, какой он, мой Назарет.
Выбежать? Броситься к нему?
Замираю, раздумывая лишь долю секунды. Около купе стоят Шмелевы, и просто так выскочить не удастся.
Прислушиваюсь к происходящему за дверью. Слышу раздраженный голос Федора и приглушенный оправдывающийся бас Ильи. Как всегда, говорят намеками. И суть разговора с ходу уяснить невозможно. Да и зачем, если рядом Сергей. Сейчас ворвется в вагон. Наваляет люлей Шмелевым и охране и заберет меня из этого ада.
«Нужно найти сапоги, одеться», — судорожно думаю я, оглядываясь на встроенный шкаф, куда уместились верхняя одежда и багаж. — Некогда! На бегу схвачу пуховик и выскочу в тапках! До Рэнджа и так добегу!»
Всего лишь на одно мгновение выпускаю из поля зрения Назарета. Снова приникаю к окну и аж вскрикиваю от отчаяния. Сергею преграждают дорогу трое полицейских. Благо поезд остановился, и я вижу любимого. Только самой выскочить навстречу не получится.
Вот же гадство!
Во все глаза смотрю на Назарова, протягивающего паспорт патрулю. Он говорит что-то вскользь и тут же встречается со мной взглядом.
Ну, наконец-то, любимый!
Так и стоим, замерев. Полицейский его о чем-то спрашивает, рассеянно листая документы. Назарет так же рассеянно кивает. Отвечает нехотя. Но и отойти не может. Не имеет права. Проверка, мать их…
Кусаю губы до боли, стискиваю пальцы.
— Пожалуйста, скорее, — шепчу, затаив дыхание.
Не отрываясь, смотрю на любимого мужчину. Замечаю на лице маску боли. И сама реву от безысходности. Сергей раздраженно морщит нос и уже собирается рвануть к вагону, когда один из полицейских указывает рукой на здание.
Даже сквозь толщу стекла мне мерещится убийственное «пройдемте!». Двое патрульных становятся по бокам, а один важно шествует впереди. Назарет криво ухмыляется, и мне кажется, я вижу, как играют на скулах желваки.