Ныне и присно
Шрифт:
Тимша внутренне вздрагивает — кому приятен ор засевшего в голове чужака? Впрочем, он тут же приходит в себя — видать, ждал гостя-то…
«Серега? Ты? А я шняку продаю! Как там наши? Заборщиков еще сердится? — незаконченные вопросы и бессвязные восклицания — шквалом на голову. Сталкиваются, налезают друг на друга — успевай распихивать, чтобы не захлебнуться. — Где вы? А я… кстати, что такое «жабьи шкурки?»
«Шкурки? — цепляется за последний вопрос Сергей. — Заморские деньги — толковые люди обозвали, оно и прижилось. Ты лучше о другом — кэш, это почти
Вот… сказал, а сам подумал, мол, откуда столько заботы о влезшем в чужое тело предке? О другом надо — о возвращении. Хватит, намыкался! Как там дела, видите ли интересуется… иди и посмотри!
Вроде ни слова не сказано, даже мысленно, а Тимша съежился, как от удара… это он здесь такой храбрый — думает, раз мечом в морду не тычут, значит и бояться нечего… Щас! Что Вальяжный, что Кафти… еще посмотреть, кто хуже.
«Скажи, пусть деньги через банк проводят — Леушин поймет, о чем я.»
Тьфу! Словно кто за язык тянет. Какие подсказки? Гнать Тимофея надо — в прошлое, к любимому Заборщикову!
— Мы предпочитаем вести дела через банк, — послушно повторяет Тимша.
Вальяжный удивленно вздергивает брови.
— Через банк? У вас есть счет? Документы на шняку? Юноша! Вы не понимаете, как это затянет дело!
— Ничего, мы не спешим, — включается в игру что-то сообразивший Леушин. — А документы у нас есть — до последнего чека.
Вальяжный впервые хмурится. Бородатый, от нетерпения ерзая по мягкому стулу, ждет перевода.
— Kva vil de ha? — не стерпев вынужденной отстраненности, спрашивает он. /Что они хотят? (совр. норв.)/
— Offisiell transaksjon og overforsel gjennom kontoer. — неохотно сознается Вальяжный. — Tru meg, Tor, eg forbereder heller dokumentar meg sjol enn startar med denne oppstuss. /Официальной сделки и проводки денег по счетам. Поверь, Тур, мне проще сделать документы самому, чем затевать эту возню! (совр. норв.)/
Бородатый холодно щурится, от былой небрежности не остается и следа, теперь любому видно, кто за столом хозяин.
— Eg vil ha denne bat. No! Det bryr ikkje meg kvor du kjoper den! De vil det gjennom banken? De har rett pa det! швед делает паузу и бросает на собеседника ироничный взгляд. — AErleg talt, eg forstar dem. /Я хочу эту лодку. Сейчас! И мне плевать, как ты ее купишь! Хотят через банк? Имеют право! Честно сказать, я их понимаю. (совр. норв.)/
Разговор по-норвежски затягивается, Тимше скучно и немного тревожно. Чтобы отвлечься он делает бутерброд.
«Давно бы так! — Серегин вопль едва не взорвал череп. — Икры побольше! И масла, масла!»
Вальяжный, словно услышав, поворачивается в его сторону, звериный оскал растягивает жирно блестящие губы.
— Хфатит спать,
Ресторанный зал смазывается, уходит из фокуса, маслом в казахском чае растекается вожделенный бутерброд…
«Стой! Куда? Мы так не договаривались! Я не хочу-у!!!»
— Плохой монах — сопсем плохой! Нелься мноко спать! Голофа полеть путет… спина полеть путет!
Кнут раскаленным прутом впивается в кожу… Шабанов не может сдержать вскрик.
«Сволочь! Гнида! Чтоб ты сдох!!! Чтоб у тебя…»
Сергей вскочил, давя рвущийся наружу вопль. В шальных глазах до сих пор ресторанный зал — вот он — протяни руку! Нет… уже не дотянешся… вместо кабака — опостылевший яхт, вместо метрдотеля — гнусный швед… и никаких надежд.
— Тфой ета, monker! — идущий вдоль поморов финн сует кусок поросшей зеленью лепешки и прокисшую норвежскую селедку. — Сначала ета, потом рапотай! Секотня мноко рапотай!
На запивку — забортная вода. Сергей закрывает глаза память еще удерживает запах дорогого французского вина…
Кафти сдержал слово — заданный ритм еще до полудня насухо выжал остатки сил. Ветер, попутный до Каяниборга, обернулся встречным, заставил убрать паруса. Вся работа — на плечи, на стертые до кости ладони…
К полудню Шабанов мечтал о смерти. Небытие казалось избавлением — ни боли, ни горечи… покой… после нечеловеческих мук — блаженный покой.
Смерть не пришла.
Когда швед внезапно переложил румпель, уже смеркалось. Яхт свернул к правому берегу, вошел в речушку-приток.
Сиплое «и-и р-раз!» выматывает жилы… мир почернел… Вечер? От зажженного на носу яхта факела по воде бегут блики, прячутся в прибрежном кустарнике… им хорошо — они могут сбежать…
Скрипят уключины, плещет о борт волна… тело работает без участия мозга… отделившийся разум превращается в арену для… как бы помягче… размышлений.
«Дурак! Идиот!! Кретин безмозглый!!! Ведь мог же домой вернуться, мог! Чего тянул, чего ждал?! Послушать, о чем говорят, захотелось? Послушал!» — ругань лилась непрерывным потоком. А что еще делать? Хвалить себя за проявленное благородство? — «Подсказал предку, как с акулами бизнеса держаться! Мог бы сейчас икру на ветчину намазывать. И десять штук зеленью никуда бы не делись — шняку в прошлое не утащишь! Мог то, мог се… или… не мог?»
Последняя мысль заставила вздрогнуть, онемевшие ладони едва не упустили весло.
«Почему, собственно, мог? Не сам в прошлое нырнул, не Тимша из тела выпер — предку тоже не мед… с чего ж взял, будто вернуться — раз-два и в дамках?! Не-ет… Не так просто! Вспоминай, Серега, вспоминай… Что после Сыйтова пойла грезилось? Над чем Каврай потешался?..»
Снова гремит хохот лопарского бога, всплывают забытые слова: «Где твой дом, смертный? Которое тело твое?!»
На что Каврай намекал? Что Серегино место здесь — у постылого чухонского весла? А двадцать первый век — морок бесовский? Чушь. Бредятина! Чтобы пацан средневековый нагрезил ядерную бомбу и порносайты?! Ха!