Ныне и присно
Шрифт:
— Оделся? Добро, сейчас пойдем…
Хозяин выпрямился, кисет исчез под одеждой. На улице, перекрывая набатный гул, грянул пушечный выстрел. За ним еще один. Тихо заплакали дети, Марья прижала к себе младшеньких, наполненные ужасом глаза женщины неотрывно следили за мужем.
— Проснулись пушкари, — буркнул Серафим. — Я уж думал, до утра не растолкать будет.
«Куда пуляют? — мысленно фыркнул Шабанов. — Чего в ночи разглядишь? Порох даром переводят!»
— Не стой столбом! — уркнул на жену хозяин. — Детей собрала? Веди в Никольску церкву, там отсидитесь.
— Скорее,
Шабанов, следом за хозяином, пересек «мост» между избой и середкой. Из распахнутой двери хлева плеснуло густым запахом навоза.
— Вот оне, вилы-то! — в руки Сергея ткнулся отполированный ладонями хозяина черен. — Ты уж не обессудь, пищаль у меня одна, я ее с собой заберу.
«На хрен мне твоя пищаль! — раздраженно подумал Шабанов. — Раз бахнул, пять минут перезарядки… и то, если умеючи. Не-ет, вилы, они против кольчужников надежней!»
— Ворота открывай, — проворчал он вслух. — А то я ненароком в темноте глаз себе выткну.
Скрипнул засов, отчаянно визгнули замерзшие петли. В проеме заклубилось облако вырвавшегося на свободу пара. Сергей порывисто шагнул наружу.
Посадскую улицу наполняли недовольное мычание выгнанной на мороз скотины, надрывный детский плач, звенящие испугом женские голоса, отрывистая ругань поморов… Изредка грохали пушки. Над всем этим гомоном плыл неумолчный сотрясающий душу набат.
Сергей огляделся. На юге полыхало зарево пожара. Купола церквей и башни острога на его фоне казались вырезанными из ночного мрака. В распахнутые настежь северные ворота нескончаемым потоком вливался посадский люд. Рядом с воротами, готовые в любой момент захлопнуть тяжелые створки, дежурили угрюмые стрельцы. На суровых лицах явственно читалась обида — татей каянских гнать надо, а они тут с бабьем да коровами… Шабанов торопливо прошел мимо ворот.
Протоптанная в сугробах тропа ведет к стрелецкой слободе и дальше, в обход острожной стены, к верхнему посаду. Зарево пожара отражается от нависшей над Колой сопки, трепещущие золотистые отблески стелятся под ноги.
«Значит, все по-новой, да? Пожарища, слезы, полоняне? Пекка за сыновей убитых мстит? Не хрен к нам лезть было!»
В спину что-то кричат. Предостерегающе. Голоса тревожные, сорванные до хрипа. Сергей злобно скалится. «Ничо, пусть кричат, работа у них такая — глотки драть. Я вот тоже глотки драть собираюсь… каянские!»
Сотня с небольшим шагов, и стена кончается. Впереди пылает верхний посад — десятки поморских изб. В черном беззвездном небе кружат огненные хлопья, фонтанами брызжут искры. Истошный рев заживо сгорающей в хлевах скотины терзает слух. Среди огней мечутся застигнутые врасплох бабы. Мужчин поморов нет — вырезали первыми. Вон те, в кольчугах. Пеккина свора! Бой идет у ворот. Немчура рвется в острог, поморы навстречу. Ворота заперты, мужики прыгают с гребня стены — кто в глубокий снег, кто на острия каянских пик. Оглушительно рявкает пушка. Ядро летит над головами,
«Нет, дуром бросаться нельзя. В капусту изрубят, поганцы…» Взгляд скользит среди пожарищ, цепляется за металлический отблеск. Кольчужник деловито обшаривает мертвые тела. Время от времени пихает в мешок найденное.
«Пограбить захотелось, гаденыш? Правильно, пусть другие головы под выстрелы подставляют. Опытная крыса знает, чем заниматься надо!»
Сергей метнулся за ближайшую избу, короткими перебежками заторопился к мародеру. «Не смылся бы, паскудник, не захотел погеройствовать!»
Финн геройствовать не захотел — слишком уж хороша оказалась добыча. «Если так живет кольская беднота, — наверняка думал он, засовывая в мешок очередной кошель, — то сколь золота найдем в нижнем посаде? Пекка дурень, зачем ему острог? Надо…» Закончить мысль не дали выросшие перед носом сапоги. Сбитый пинком шлем утонул в покрытом копотью снегу. Финн вскочил на ноги, меч выпрыгнул из ножен… почти выпрыгнул. Острые кованые вилы ударом снизу — словно цепляя навозную кучу, вошли в гортань, вынудили задрать подбородок. Длинный чуть изогнутый средний зубец пронзил мозг.
— Нравится? — издевательски спрашивает далекий голос. — Нет? Ну, не обессудь, как уж получилось!
Последовавший за словами толчок бросает мародера в горнило пылающей избы, но финн этого уже не чувствует.
— Кто на новенького? — Сергей обводит утонувший в огне посад лютым взглядом.
Стычку заметили. К Шабанову бегут сразу трое. Ртутно светятся обнаженные клинки. Один из нападавших на три десятка шагов опережает прочих. Лицо Шабанова вновь искажает волчий оскал.
— Давай, милок, поспешай! — нетерпение гонит навстречу, но Сергей лишь пригибается, поудобней перехватывает черен. Острия вил блестят неостывшей кровью…
Финн все ближе, уже можно рассмотреть багровый отсвет в глазах, влажно-красную щель рта в густой бороде, редкие желтые зубы… Удар! С шагом вперед, с яростным выдохом…
Скрежет подставленного железа служит ответом, досада выплескивается матерной бранью. Финн довольно скалится. Меч взметнувшимся над рекой лососем чертит серебристую дугу…
Шабанов отскакивает, уклоняясь от повторного удара. В руках косо срезанный огрызок черена. Противник не спешит наслаждается мигом власти над безоружным русским, ждет, когда юнец взмолится о пощаде…
За спиной с грохотом рушится прогоревшая крыша. В тучах искр летят обломки стропил. Двухметровая жердь падает к ногам Шабанова, вишневые угли шипят клубком растревоженных гадюк.
«Вот оно!» Осознание шанса, как вспышка молнии. Сергей, не выпуская из вида финна, нагибается. Ладонь обхватывает увесистую жердину, отрывает от земли. Багровый росчерк оставляет за собой полосу дыма…
Меч парирует отчаянный удар, вгрызается в дерево. Губы каянца кривятся насмешливой улыбкой, рука дергает рукоять… клинок дрожит, старается высвободиться… окаменевшая за бессчетные годы ель держит мертвой хваткой.