Ныне и присно
Шрифт:
— Понаехали на мою голову, — продолжал ворчать посадник. — Не стрельцы — наказание божие!
— И погулять человеку нельзя! — лицемерно вздохнул Букин. — Сразу в холодную волокут.
— Молчи уж, заступничек, — отмахнулся посадник. — Думаешь, не знаю, с кем этот обалдуй варькино пойло жрал? Кто, волчью шкуру напялив, у девок под оконцами волкодлаком выл? Весь посад взбулгачили! Старухи по сю пору крестятся.
— Зато ныне любая деваха скажет, что Егорий волкодлаков как шавок приблудных расшвыривает, — довольно ухмыльнувшись сообщил Федор. — Как с таким не полюбезничать? Каку хошь
— Эт-т, и-ик, точно! — поддержал возникший на пороге темницы Харламов. — Тяперя оне все меня любить будут!
Сергей впервые рассмотрел бывшего сокамерника: кучерявое золото волос, широченные плечи, узкая талия… прям таки картинка лубочная… кабы морда не подкачала.
Расчертивший правую щеку багрово—синюшный шрам красоты не добавлял… как и мятый потрепанный кафтан. В распахнутом вороте видна замызганная персидского шелку ферязь. [39] В руке покачивается кувшин с памятным Шабанову клюквенным соком… В общем, наш человек.
39
Ферязь — распашная долгополая рубаха на пуговицах, одевалась под кафтан. Долее всего бытовала у стрельцов.
— Ох и девки в Кандалухе-губе! — Харламов мечтательно зажмурился, губы сложились трубочкой…
— Я вот вам, любезникам! — вмиг остервенился посадник. — Обидете кого, обоим хвосты поганые оторву и на тресковую наживку приспособлю! Замест мойвы.
Вылезший из—под стола дьячок зашелся беззвучным смехом. Вздрогнувшая тощая ручонка едва не смахнула с таким трудом собранные пергаменты. Федор покосился на угрюмого неодобрительно взирающего Заборщикова и поежился.
— Дык мы чо? Так, пошутковать… — пробормотал он, цепляя Шабанова за локоть. — Пора нам, Нилыч. Не обессудь, делов невпроворот…
Букин с шатающимся от слабости Сергеем успели сделать не более трех шагов. За ними было потянулся Егор. Стоящий у косяка Серафим даже не шелохнулся.
— Куды? — рявкнул посадник. — Я не Пекка, от меня не утекешь! Колян кто по-вашему упреждать будет? Дядька Нифонтов?! Берите сани да езжайте! Ты, Серафим, за старшого пойдешь, а эти двое — Нилыч поочередно ткнул пальцем в Букина и Харламова, — при тебе будут.
— Дык воевода же! — попробовал возразить Егорий. — С немчурой задраться, оно дело святое, тока без дозволения воеводского не могу.
— С воеводой я договорюсь, — отрезал Нифонтов. — А нынче хочу, чтоб ввечеру от вас и след простыл! Тебе ж, парень, — повернулся он к Шабанову, — домой пора, нагулялся по свету вдосыть.
«Насчет домой, это он здорово сказанул, — мысленно усмехнулся Шабанов. — Ау, Каврай, божок лопарский! Слышал, что умные люди говорят? Отправляй давай!»
В избе потемнело. Бревенчатые стены качнулись, готовые раствориться «в глуши времен, во тьме веков»… на миг. В следующую секунду к ним вновь вернулась несокрушимая вещественность. «Издевается… Или эксперимент не закончил? А хоть так, хоть эдак, в Умбе отсиживаться все одно не с руки…»
— Я тоже в Колу, — буркнул Сергей. — Авось пригожусь.
Нифонтов пожевал губами, вяло махнул рукой:
— Хочешь
Дверь захлопнулась, оставив позади кошмар пыточной. Шабанов осмотрелся. Судя по начавшему сереть небу, дело шло к полудню. Позади тюрьмы в обе стороны тянулась бревенчатая стена острога. Впереди теснились дворовые постройки, за ними виднелись церковные купола. Справа в стене чернел проем распахнутых ворот. У проема о чем-то болтали двое одетых в малиновые кафтаны стрельцов. Бердыши мирно подпирали воротные створки. За воротами начинался посад — рубленные из добротных бревен избы. Разные — от хором в два поверха, до избушек пяти шагов шириною, вросших в землю по низкие затянутые слюдяными пластинами оконца. Трубы не дымили — хозяйка с утра печь топит — еду готовит, избу согревает. А днем почто дрова жечь? «Пусто дело!»
— Сани-то у нас есть? — спросил Шабанов, ни к кому особенно не обращаясь.
— А то! — усмехнулся Букин. — Или ты думал, что мы с Серафимом пехом в Кандалуху приперлись? И сани, и олешки… выпивки нет. В кабак царев заглянуть бы…
Букин вопросительно повернулся к Заборщикову. Помор недовольно поджал губы, успевшая заиндеветь борода встопорщилась.
— Вам с Харламовым лишь бы в кабак, — буркнул он. — Мало вечор начудили?
— Уж и спросить нельзя! — с деланым безразличием пожал плечами Букин. — Нет и нет, не очень-то и хотелось!
— Ага… — поддержал Егорий и горестно вздохнул.
Северная изба из трех срубов делается. И все под одной крышей. Передний, «летник» — просторный, не натопишься, потому в нем летом живут, да праздники отмечают. За «летником» «середка» идет — в ней и хлев, и кладовки, и сеновал наверху, между срубами просторные сени или «мост», а уж последний в ряду — «зимник». Избушка малая, зато теплая, из неохватных бревен сложенная. И оконце в ней всего одно, ма-ахонькое.
У такого оконца Шабанов и сидел — горячие щи хлебая, да свежеиспеченным хлебом закусывая. На скорую руку над лоханью мытое тело грела чистая, хоть и латаная одежка с хозяйского плеча, рядом, на скамье лежала меховая лопать, у порога стояли добротные валенки.
«Неужто все позади? Плен, яма с ледяной жижей…. одинокий поход сквозь ночь… Даже не верится». Сергей ел и слушал собственную историю в изложении Букина. Напротив, завороженно внимая Федору, сидели хозяева.
Род Заборщиковых успел расселиться вдоль всего терского берега. Вот и в Кандалакше, как выяснилось, жила родня — замужняя сестра, да трое двоюродных братов с семьями. К одному из них — Петру, статью и угрюмостью мало отличимому от Серафима, они и завернули.
Без Егория — вояка побежал за оружием и амуницией.
— Надо бы это… за здоровье Шабанова! — Букин предвкушающе потер ладони…
Заборщиков насупился.
— Ну и… поморов, что в Каяни остались, помянуть… упавшим голосом добавил Федор.
— Помянуть? — Грозовой тучей рыкнул Заборщиков. Сергей явственно ощутил запах озона. — Мало давеча водки с Харламовым выжрал? А на Тимшу-то не коси, не коси! Неча мальца спаивать. И смотри у меня!..
Букин, как бы невзначай, прошелся по горнице… в результате между ним и Заборщиковым оказался массивный стол.