О бисере, бусах и прошлом времени. Воспоминания московского коллекционера

Юрова Елена

Старосельское общество состояло из дачников и местных жителей. К дачникам относились неплохо, причем особенной любовью пользовались Марина Александровна и Света Жарова – сами необыкновенно сердечные и общительные. Промежуточное положение между дачниками и местными занимал Александр Матвеевич Петров – уроженец здешних мест, уже давно живущий в Киеве. Он появился в Староселье незадолго до нас и, непрерывно трудясь в течение нескольких лет, успел построить очень добротный дом с баней и всякими угодьями. При первом знакомстве с ним и его женой Ниной Леонидовной эта пара производила весьма странное впечатление: он – типичный деревенский дед с обветренной щетинистой физиономией, в какой-то плащ-палатке и видавшей виды кепке, она – интеллигентная пожилая дама с тонкими чертами лица, бывшая преподавательница английского языка. Их встреча произошла во время войны, когда бравому капитану-разведчику поручили обучить топографической съемке группу ленинградских студенток. Из своих подопечных он, естественно, выбрал самую симпатичную, а ее,

по-видимому, в свою очередь не оставил равнодушной лихой военный. Они поженились и оказались на редкость гармоничной парой: его командный стиль смягчался и спокойно направлялся в нужное русло Ниной Леонидовной. Их гостеприимство и помощь оказались неоценимым подспорьем в нашем новом, деревенском существовании.

С другим «романтическим» героем мы познакомились в процессе покупки яиц. В деревне их ни у кого не нашлось, и пришлось нам идти к Гурьянычу, у которого были и куры, и овцы, и даже, кажется, поросенок. Жил он в доме, стоявшем довольно далеко от деревни, и один управлял своим большим хозяйством. Когда мы поинтересовались у него, как ему это удается, он поведал нам свою историю. Еще до войны он полюбил одну девушку из их деревни. Не помню, почему им не удалось тогда пожениться, но когда он вернулся с фронта, пожениться опять не удалось, несмотря на то что она все еще была не замужем. Дело в том, что и у нее, и у него во время войны дома сгорели. «Что же было делать? – объяснил Гурьяныч. – Пришлось жениться на другой, у которой дом уцелел». Но роман с прежней девушкой продолжался. Жена скандалила, вся деревня дружно осуждала бедную девушку, которой пришлось в конце концов уехать из деревни. Незадолго до нашего появления жена у Гурьяныча умерла, и он задумался о необходимости снова жениться.

В следующее наше посещение Гурьяныча мы застали у него пожилую и, видимо, очень больную женщину с маленьким мальчиком. Она оказалась той самой девушкой и рассказала продолжение истории. Уехала она тогда в Орехово-Зуево и поступила работать на ткацкую фабрику. Там вышла замуж, родила дочь. Долго работала ткачихой, стала инвалидом и теперь приехала с внуком на лето погостить к своему старому другу. Гурьяныч отнесся к ее приезду вполне положительно, но сказал, что в качестве жены его бывшая пассия теперь не годится, потому что больна и работать не может. Поэтому вопрос о женитьбе по-прежнему актуален.

На следующее лето мы, действительно, обнаружили у него далеко не молодую, но очень активную хозяйку, которая сообщила, что во время войны научилась управлять трактором и всю жизнь проработала трактористкой. Теперь у нее два взрослых сына, но ужиться с невестками она не смогла и, услышав о проблеме Гурьяныча, переселилась к нему.

Почти все жители Староселья выпивали очень основательно, но сами себя алкоголиками отнюдь не считали. Даже на этом фоне выделялось разветвленное семейство Дуничей: родители и трое сыновей с семьями. Последние относились к тому типу людей, которые не будут работать ни при каких обстоятельствах, вне зависимости от государственного устройства и экономической системы. Они были способны продать корову при наличии маленьких детей, дрова в конце осени или холодильник в начале лета. Зато неумолимая жажда гнала их в лес собирать для «дачников» землянику, малину, грибы, чтобы немедленно пропить полученные за это деньги. При отсутствии даров природы не исключались и мелкие кражи: так, один из их отпрысков собрал клубнику на грядке у соседки и тут же продал ее Нине Леонидовне, которая, не подозревая о ее криминальном происхождении, сварила из клубники варенье, к великому негодованию Александра Матвеевича. Потом ущерб соседке был, естественно, как-то компенсирован.

Еще один способ отъема спиртного у дачников придумал достойный сын Дунича-старшего – Валерка. Однажды, приехав в свой дом, мы обнаружили, что в нем отсутствует электричество. Уезжая, мы обычно вывинчивали пробки во избежание пожара. Пробки мы, как обычно, поставили на место, но электричество все равно не появилось. Володя пошел посмотреть, в чем дело. Снаружи все было в порядке, провода не оборваны, и причина аварии совершенно не ясна. Разъяснил все Валерка, который появился как из-под земли, и услужливо предложил все исправить. У него уже все было готово: лестница, резиновые перчатки, кусачки и прочее. В один момент он взобрался на лестницу, что-то к чему-то прикрутил, и ток пошел. Как понял Володя, перед нашим приездом этот Валерка аккуратно перекусил провода, ведущие в наш дом, не попортив при этом изоляции. Поэтому внешне все выглядело прекрасно, и автор-изобретатель был уверен, что глупые дачники ни о чем не догадаются. На этот раз трюк удался, и свою законную бутылку Валерка получил. Но на следующее лето, когда он попробовал проделать то же самое, разъяренный Володя сам приволок нашу лестницу, достал привезенные из Москвы перчатки и инструмент и соединил провода. Унылая фигура Валерки, маячившая в отдалении, молча удалилась восвояси.

Егор Иванович Козлов с женой Шуркой были людьми совсем другого склада. Егор был умным человеком и мастером на все руки. Он всю жизнь проработал в колхозе кузнецом, но с таким же успехом строил дома и бани, клал печи. Хозяйство у них находилось в блестящем состоянии, в доме были чистота и порядок, в Воротькове и Оленине жили непьющие сыновья с семьями. Некоторое время все шло хорошо, но потом подворачивался какой-либо случай, и оба погружались

в долгий запой. В восемь утра на нашем пороге вдруг возникали растерзанная и окровавленная Шурка или мрачнейший Егор и сообщали, что им надо полечиться, а то они немедленно умрут. Для поддержания жизни им годилось все: от одеколона до мятного спирта для компрессов. Потом запой кончался, и жизнь продолжалась как ни в чем не бывало. Их отношения друг с другом наглядно демонстрировали все глубины русской души. Однажды я у кого-то поинтересовалась, почему Шурка, в отличие от других деревенских женщин, ходит стриженая. Мне объяснили, что это Егор в пьяном виде хотел ее зарубить топором, но промахнулся и отхватил только косу. Иногда он сам объяснял суть претензий. Шурка была не из их деревни, они познакомились на танцах, и будущая супруга его обманула, уменьшив свой истинный возраст лет на десять. Когда у Егора обнаружили рак и положили его в больницу на операцию, Шурка ужасно переживала. У нее начались боли в сердце, подскочило давление, и после того, как Егора наконец выписали, она вскоре умерла. Егор очень горевал. Когда мы приехали в Староселье, он с гордостью показывал нам на Шуркиной могиле голубую железную решетку с кленовыми листьями, которую сделал собственноручно. Это не помешало ему тем же летом сделать предложение сначала нашей соседке Марине Александровне, а после ее решительного отказа зашедшей в деревню цыганке.

Егор Иванович и Степан Иванович Козловы

Кроме пьянства, в деревне буйным чертополохом процветало сквернословие. Выражались все от мала до велика, но сначала это проходило как-то мимо моих ушей. Все же однажды я обратила внимание на то, что старший брат Егора Степан в разговоре со мной делает какие-то противоестественные паузы, страшно пучит глаза и весь багровеет. Я решила, что у него какой-то особый дефект речи, и спросила у Володи, в чем дело. Все объяснилось очень просто: в промежутках между более или менее цензурными словами бедный Степан проговаривал про себя все остальное, прилагая колоссальные усилия, чтобы оно не прорвалось как-нибудь наружу.

Покупка дома состоялась в августе, и мы надеялись последние недели лета провести в новообретенном поместье. Все наши намерения пресекла бывшая хозяйка, которая сказала, что пока она не соберет урожай посаженной ею картошки, она не сдвинется с места. Нам очень хотелось поскорее приобщиться к деревенской жизни, и мы даже предложили ей заплатить за будущий урожай, но она была непреклонна. Как выяснилось позже, провидение уберегло нас от больших неприятностей. Когда следующей весной мы наконец вселились в наш домик, первым делом я начала обдирать обои, которые жутко обезображивали старые бревенчатые стены. Марья Андреевна, правда, проинструктировала меня, чтобы, приклеивая новые обои (в том, что мы будем это делать, она не сомневалась), мы не вздумали прибивать под них картон, потому что тогда кошка не сможет ловить мышей, бегающих между обоями и бревнами. Без картона она легко сможет прорвать обои и поймать зарвавшуюся мышь, а картон ей в этом помешает. Несмотря на все удобства обоев, я их все же отодрала и, к своему ужасу, увидела такие наслоения следов тараканов и клопов, что, останься мы в нашем доме минувшим летом, мы были бы заживо съедены этими тварями. Разумеется, оклеивать обоями прекрасные бревенчатые стены мы не стали. А за зиму сработал древний русский способ избавления от насекомых: в нетопленом доме они вымерзли, и с этой стороны нам больше ничто не угрожало.

Зато в первый же сезон явились крысы. В жуткую грозовую ночь я услышала леденящие душу писк, возню и топанье. На столе у нас остался хлеб. Он был, правда, в полиэтиленовом пакете, но крыс это, разумеется, не остановило. Они славно пировали всю ночь. Время от времени я будила Володю, он стучал им в стенку, раздавался недовольный писк, крысы с отвратительным звуком шмякались со стола на пол, и на какое-то время все затихало, но потом возобновлялось с новой силой. Назавтра все съестное было перегружено в надежные емкости, и на следующую ночь крысы не нашли ничего, кроме стекла и металла. В раздражении они разорвали клеенку в том месте, где накануне лежал хлеб, и удалились. В следующие сезоны они приходили на разведку недели через две после нашего приезда, но каждый раз их ожидало полное разочарование. В конце концов они совсем исчезли после того, как была уничтожена находившаяся рядом с нами колхозная ферма. Произошло это в конце девяностых в связи с полным упадком сельского хозяйства, но для нас имело, помимо исчезновения крыс, и другие благодетельные последствия: перестало пахнуть силосом из ямы и значительно сократилось поголовье мух.

Но, как известно, каждая вещь имеет две стороны: стало меньше мух и крыс, зато расплодились лисы и волки. Лисы поели почти всех деревенских котов, которые летом составляли им конкуренцию в «мышковании», а волки обнаглели до того, что зарезали шесть или семь деревенских овец. Волчица с выводком базировалась как раз возле тропки, соединявшей Староселье с главной усадьбой, и в походах за хлебом приходилось делать порядочный крюк по большаку. Ходить в лес мы тоже побаивались, поскольку с нами была внучка Кира, и я очень опасалась, что пронзительный детский крик волки могут принять за поросячий визг и захотят потренировать на нас свое подрастающее поколение.