О чем молчит река
Шрифт:
Закончив, я бросила карандаш на колени и лениво покрутила золотое кольцо на мизинце. Papa прислал его с последней посылкой еще в июле: на коробке было только имя и обратный адрес в Каире, никакой записки. Он, как всегда, забыл про нее. Кольцо поблескивало в тусклом свете, и я вспомнила, как впервые надела его. Стоило мне дотронуться до золотистого металла, как мои пальцы закололо, руку обожгло, а во рту появился привкус роз.
В голове появился образ женщины, который исчез, как только я моргнула.
Papa отправил мне магическую вещь.
Как странно.
Я никому не рассказала о случившемся. Мне передалась магия древнего мира. Такое происходило редко, но все же было возможно, если вещь не слишком часто меняла хозяина.
Papa объяснял это так: давным-давно, еще до того, как люди построили города и решили поселиться в одном месте, поколения Заклинателей по всему миру творили магию с помощью редких растений и сложных ингредиентов. При каждом заклинании магия давала искру – создавала средоточие неземной энергии, тяжелое отнюдь не метафорически. Из-за этого искра оседала на окружающих предметах, оставляя отпечаток заклинания.
Естественное последствие магии.
Но никто больше ее не использовал. Магов давно не осталось. Все знали, что записывать заклинания опасно, поэтому знания передавались устно. Но даже эта традиция стала забытым искусством, поэтому человечество начало использовать то, что создало своими руками.
Древние практики остались в прошлом.
Но вся сотворенная магия, неосязаемое нечто, куда-то перешла. Магическая энергия проникла в землю или утонула в глубоких озерах и океанах. Она цеплялась за вещи, обычные и невзрачные, а иногда передавалась предметам или человеку, с которым вступала в контакт. Магия обладала собственным разумом, и никто не знал, почему она избегала того или иного предмета или человека или оседала на нем. Как бы то ни было, с каждым прикосновением заклинание слабело и наконец полностью растворялось. Вот почему люди не любили трогать или покупать случайные вещи, которые могли хранить древнюю магию. Представьте, что получили чайник, который варил зависть или мог наколдовать надоедливого призрака.
Бесчисленные артефакты были разрушены или спрятаны теми, кто занимался поиском магических вещей. Многие предметы погребены, утеряны и забыты.
Как и имена прошлых поколений или первых магов. Кем они были, как они жили и чем занимались. Они оставили магию в прошлом – как и тайные сокровища, большая часть которых редко передавались из рук в руки.
Отец Mama был фермером из Боливии, и однажды она сказала мне, что в ее деревушке магия была спрятана не так глубоко, ее было проще найти. Например, в штукатурке, поношенных кожаных сандалиях или старом сомбреро. Это восхищало маму: остатки мощного заклинания, застывшего в простых вещах. Ей нравилось думать, что когда-то в ее городе жили поколения талантливых Заклинателей.
Я перевернула страницу альбома и начала писать заново, стараясь не думать о Последнем Письме, которое я отправила родителям. Я написала приветствие неровным иератическим письмом – курсивной формой иероглифов – и снова попросила (ну, пожалуйста) взять меня в Египет. Я задавала один и тот же вопрос миллион раз, но ответ всегда оставался прежним.
Нет, нет, нет.
Но, возможно, на этот раз он будет другим. Письмо вот-вот принесут, и, возможно – всего лишь возможно, – в нем будет слово, которое я так жду.
Да, Инес, можешь наконец приехать в страну, где мы провели половину жизни вдали от тебя. Да, Инес, можешь наконец увидеть, чем мы занимаемся в пустыне и почему любим ее больше, чем тебя. Да, Инес, ты наконец поймешь, почему мы снова и снова бросаем тебя и почему никогда не брали тебя с собой.
Да,
– Инеc, – снова крикнула кузина Эльвира, и я вздрогнула. Она незаметно подобралась к моему укрытию. Издалека меня было не разглядеть благодаря магии, окутывавшей старую ванну, но кузина легко меня увидит, если подойдет чуть ближе. На этот раз она повысила голос, и я уловила нотку паники. – Тебе письмо!
Я резко подняла голову и рывком села.
Finalmente [3] .
Я убрала карандаш за ухо и выбралась из ванны. Приоткрыла скрипучую деревянную дверь и с робкой улыбкой выглянула в сад. Эльвира стояла в нескольких шагах от сарая. К счастью, Амаранты поблизости не было. Она бы пришла в ужас от вида моей мятой юбки и немедленно доложила бы о моем чудовищном преступлении матери.
– Hola, prima! [4] – крикнула я.
3
Наконец-то (исп.).
4
Привет, кузина! (исп.)
Эльвира заверещала, подпрыгнула на полметра и закатила глаза.
– Ты неисправима.
– Только когда ты рядом. – Я окинула взглядом ее руки, но письма не увидела. – Где оно?
– Мама попросила привести тебя. Это все, что я знаю.
Взявшись под руки, мы зашагали по мощеной дорожке к главному дому. Как и всегда, я шла быстро. Никогда не понимала, почему тетя такая неторопливая. Зачем идти медленно туда, куда тебе хочется попасть быстрее? Эльвира тоже ускорила шаг. Это прекрасно описывало нашу дружбу. Она всегда следовала за мной по пятам. Если мне нравился желтый, она заявляла, что это самый красивый цвет на свете. Если мне хотелось стейк на ужин, она тут же просила повара наточить ножи.
– Письмо никуда не денется, – со смехом сказала Эльвира, поправляя темно-каштановые волосы. У нее был теплый взгляд, пухлые губы растянулись в широкой улыбке. Мы были похожи во всем, кроме цвета глаз. У нее они отдавали зеленью, в отличие от моих переменчивых карих. – Мама сказала, что на нем каирский штемпель.
Мое сердце екнуло.
Я не рассказывала кузине о Последнем Письме. Она не обрадуется, узнав, что я хочу уехать к Mama и Papa. Ни кузины, ни тетя не понимали решения моих родителей проводить шесть месяцев в году в Египте. Мои двоюродные сестры и Tia Лорена любили Буэнос-Айрес: роскошный город с домами в европейском стиле, широкими улицами и кафе. Родственники моего отца были выходцами из Испании и переехали в Аргентину почти сто лет назад. Путь выдался непростым, но в итоге они заработали состояние в железнодорожной отрасли.
Брак родителей был союзом хорошего имени Mama и состояния Papa, но с годами перерос во взаимное восхищение и уважение, а к моменту моего рождения – в искреннюю любовь. Papa так и не обрел большую семью, о которой мечтал, но родители нередко говорили, что им и со мной забот хватало.
Интересно, почему, ведь они постоянно уезжали.
Наконец впереди показался дом из белого камня, красивый и просторный, с большими окнами. Элегантный и богато украшенный, он напоминал парижское поместье. Позолоченный железный забор скрывал нас от соседей. Ребенком я подтягивалась к верхней перекладине, надеясь хоть одним глазком увидеть океан. Он всегда оставался недостижимым, и мне приходилось довольствоваться видом садов.