О чем поет ночная птица
Шрифт:
— "Всем" — это кому?
— Себе и дяде.
Руслан моргнул и достал сигареты: дядя. Дагаев-старший, князек гребанный, зверь. Вот уж кто по уши в крови, так это он. Вот бы кого Зеленин застрелил не дрогнув, не раздумывая — его. Но того уже упокоили без него, во вторую чеченскую.
"Яблоко от яблоньки", — напомнил себе, затягиваясь горьковатым дымом.
— Что ж, жалоби меня дальше, авось получится, — протянул равнодушно. А что внутри волки воют — ерунда. Переживет он их «ассамблею».
— Зря ты ершишься, Рус. Я мог бы обратиться к любому специалисту,
— Хочешь сказать — кто и сколько за них заплатит? Огорчу, компромат такого рода чреват не зеленью, а кровью.
— Вот видишь, ты это понимаешь, а другие… Люди слишком алчны, чтобы доверять им серьезное.
— Ну, да, могут пожадничать и откусить у тебя половину, когда поймут, что нашли для тебя. Ты встанешь в позу, они начнут шантажировать, ты пустишь в ход пехоту, они быков, начнется заварушка и третья чеченская или «абхазская», "афганская", за "мир и дружбу" или право креститься тремя перстами, а не двумя, замаячит на горизонте спокойной жизни ничего не подозревающего обывателя. Все, как всегда. Только я тут не причем? Я давно гражданский человек, тихий, неприметный сторож коньяка в супермаркете. И в грязь ваших разборок я не полезу. Это война ваших амбиций…
— Война внешняя лишь отражение войны внутренней, Рус, той, что идет в человеке от рождения до погребения.
— На этой ноте можно и расстаться.
— Ты не понял, эти документы взорвут стабильность.
— Если я их вам найду. Но я не найду, — качнул головой: Пусть они сгниют в своей ячейке, так будет лучше для всех.
— Найдут другие.
— Кто-то кроме тебя рыщет в поле по их душу?
— О них знают уже трое.
— Меня можешь не брать в расчет. Себя — по желанию. Кто еще?
— Она.
Зеленин вздохнул:
— С пулей в голове не сильно разговоришься.
— Она жива!
— Слышал. "Байки в склепе", — развернулся к выходу.
— Она в этом городе или области!
"Похоже, мне не уйти отсюда", — понял мужчина и смирился, сел обратно в кресло:
— У меня такое чувство, что документы для тебя лишь повод найти бывшую невесту, — прищурил глаз. — Разуверь меня?
Арслан взял бокал с вином, постоял, разглядывая красную жидкость на дне, и тихо сказал:
— Она должна исчезнуть для всех.
— Как ненужный свидетель? Или чтобы обеспечить тебе душевный покой? Закопанные не так беспокоят?
— Язвишь? Тебе все равно, что она убила сорок пацанов? — он не верил, не хотел верить.
— Сказка стара, придумай новую.
Арслан долго смотрел на него. В глазах смешивались печаль и жалость. Губы раздвинула понимающая, но мрачная улыбка, больше похожая на нервное искривление:
— Ты не поверил. Вот в чем дело. Эти годы ты помнил лишь одно — ты убил под давлением обстоятельств молодую и невинную, как сама любовь, женщину. И винил меня, ненавидел. Прав? А ты еще более наивен, чем я думал. Очнись, Руслан, сложи два и два и прими, наконец, действительность, какова она есть. Война лишает иллюзий, но тебя ее сборы благополучно минули. Даже странно.
Дагаев сел в кресло и брякнув на журнальный столик
— Она отстреливала ваших, чтобы вытащить отца. Она специально выбрала ночь, чтобы та скрыла от нее людей и ее от них, чтобы не помнить лиц жертв, не думать, что палит по живым, а представлять, что убивает тени.
— Угу, — не заметил, как достал сигареты и нервно затянулся Рус. — Поэтому же стреляла в ноги и ждала, когда к раненному подойдут.
— Это делала Танзима, моя тетя. Лилия свихнулась на третьем трупе, выходила из строя, а Танзима стреляла за нее, а потом показывала, что якобы, та сделала. Мне было очень сложно поверить, что это возможно…
"А мне не возможно", — подумал Руслан, затягиваясь. Взгляд стал стеклянным и голос Арслана доходил как будто сквозь туман.
— Я узнал все много позже, когда ничего нельзя было исправить. Дядя рассказал. Женить меня хотел, вот и рассказал. Очень, оказывается, я ему на руку сыграл, привезя Лилию к тетке…
Чечня. 95 год
В дом зашел грузный мужчина с очень неприятным взглядом черных глаз. Он оглядел Лилию, как ослицу на рынке животных и чуть кинул Танзиме в знак приветствия. Та захлопотала, принимая дорогого гостя, а девушка так и стояла у стены, как примороженная. Пугал ее Сейфула Дагаев, до паники и спазма в животе пугали его люди, что расхаживались с автоматами по двору, пересмеивались, зыркали на нее липко, противно.
— Отец твой, привет тебе передает, — засунув кусок лепешки в рот, сказал мужчина. Лиля вздрогнула, уставилась на него расширенными зрачками. — Увидеться хочешь?
Девушка даже от стены отлипла, шаг в сторону Сейфулы сделала, во взгляде крик — да! А голос сел.
Она думала, отец погиб, сгинул, а он жив. Жив! — забилось сердце и волнение до тошноты обуяло. Затрясло — не стена бы — рухнула, ноги не сдержали.
— Аланбек?! — позвал кого-то Дагаев. В дом шагнул худой высокий мужчина с хмурым взглядом. Пронес мимо девушки запах пороха и пота, замер в дверном проеме. — Отведи ее, я сейчас, — бросил ему хозяин.
Лилия сообразить не успела, как лапища мужчины схватила ее за плечо и вытолкала во двор. Пара дворов вниз по улочке, которую девушка не заметила, не поняла, как прошла и ее развернули в закуток для коз, только там не было животных. Четверо вооруженных мужчин охраняли одного, связанного, оборванного, с залепленным скотчем ртом.
— Папка!… - не взвыла, не вскрикнула — просипела. А то вскинулся и получил прикладом по спине:
— Сидеть!
Лиля к нему, ее за волосы и в сторону:
— Стоять, сучка!
Лиля вскрикнула, слезы из глаз брызнули, но не от боли — от страха за отца.
— Ай, ай, Аланбек, — протянул подходящий Дагаев. — Зачем красавицу обижаешь?
Но даже отпустить ее не посоветовал. В лицо заглянул:
— Сколько жизнь твоего папки стоит? А?
— У нас ничего… у нас ничего нет… нет…
Как жаль, как безумно жаль!!
— Э? А ты? — провел по лицу грубой шершавой ладонью. Девушка содрогнулась, Талманов замычал, рванув к ней, но куда ему одному, ослабленному против четверых сытых здоровяков?