О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
Задыхающееся от страсти женское лицо в полутьме, то ли на смятых светящихся простынях, то ли на светящемся песке.
Раздувшийся на попутном ветру красно-голубой парус «спинакер» и оранжевые спасательные жилеты яхтсменов.
…И вновь медленное приближение грязной заляпанной губительной «Колхиды» и дикое бессмысленное лицо за рулем.
– Рефлекс? Это рефлекс?
…и вновь медленный поворот руля, и милицейский «Москвич», закрывающий боком проплывающих утекающих в безопасность потных трудяг-велогонщиков, которые еще и не
…и задумчивое лицо самого Ермакова, поворачивающего руль.
Сон был прерван дурацкой песенкой. Разухабистый английский голос вдруг завопил на всю квартиру:
– Фо липз ар олуэз бэта дэн ту!
Капитан Ермаков пружинисто вскочил с тахты и автоматически проверил пояс – на месте ли оружие?
Оказалось, все в порядке: он не на посту, а в собственном доме, и просто детки пришли из школы, и Светлана, разумеется, тут же «врубила» любимую песенку.
– Эгоистка паршивая, – сказал сестре Сережа. – Отец так сладко кемарил.
– Это ты эгоист паршивый! – защищалась шестнадцатилетняя хорошенькая пухленькая Светланка. – Фазер горячие пельмени любит, а они как раз всплыли. К столу, мужики!
Гора горячих пельменей уже дымилась в центре стола.
Ермаков весь чуть ли не расплылся от едва сдерживаемого наслаждения. И не пельмени тут, конечно, причина, а вот сбор маленькой семьи за одним столом: должно быть, это были для капитана редкие минуты полноты жизни, чего-то близкого к понятию счастья.
– Фо липз ар олуэз бэта дэн ту! – продолжал выкрикивать развязный молодой голос, чем-то напоминающий голос Вики-Силуэта.
– Хотел бы я когда-нибудь все-таки узнать, о чем этот парень голосит, – усмехнулся Ермаков.
– Ерунда гороховая, – сказал Сережа. – Четыре губы, говорит, всегда лучше, чем две. Вот и вся премудрость.
– Много ты понимаешь! – сказала брату Светлана. – Это Грэг Блубери поет! Мальчик что надо!
– На вашего дружинника похож. На Вику-Силуэта, – ехидно поглядывая на сестрицу, сказал Сергей. – Кстати, па, почему его Силуэтом зовут?
Ермаков пожал плечами.
– У него потрясающие показатели в стрельбе по силуэтам. Он был чемпион! – быстро, не подумав, выпалила Светлана и покраснела.
Ермаков вопросительно посмотрел на сына, а тот ему утвердительно подмигнул.
По этому движению мы понимаем, что между сыном и отцом существует нечто вроде доверительных мужских отношений, а к Светлане они относятся несколько покровительственно.
Ермаков покашлял с притворной строгостью.
– Довольно странный парень этот чемпион… довольно-таки развинченный…
– Зато он думающий человек! – выпалила Светлана. – Незаурядная личность!
Тут уж и отец и сын искренне расхохотались, а девочка выскочила из-за стола и хлопнула дверью: обед был испорчен.
– Ложись спать, отец, – строго сказал Сергей. – Ты должен спать после смены!
– Ты знаешь, Сергун, – как-то виновато проговорил
– Собираются, что ли? – вскочил Сережа, уже не в силах играть в благоразумие.
Окна девятиэтажной крупноблочной башни, в которой жили Ермаковы, смотрели прямо на огромное водохранилище, берега которого в иных местах даже скрывались за горизонтом – прямо настоящее море.
Неподалеку были причалы яхт-клуба. Там покачивались тонкие мачты темпестов, солингов, драконов, финнов… Здесь была удивительная тишина. Режиссеру-постановщику следует обратить особое внимание на то, что все парусные, водные сцены представляют из себя нечто вроде пузырей тишины в нашем фильме, заполненном рычанием автодвигателей, свистками и воем сирен.
Паруса – это вторая, как бы идеальная жизнь инспектора Ермакова. Он очень ловок на воде, и в каждом его движении и взгляде чувствуется вековечная генетическая любовь к природе. Быть может, предки Ермакова были когда-то охотниками, рыбаками, бродягами…
Ермаков и Сережа медленно шли по деревянному причалу, навьюченные нейлоновыми мешками с парусами.
Сторож яхт-клуба, выгоревший на солнце великовозрастный балбес, приветствовал их как своих.
Отец и сын спрыгнули в один из «летучих голландцев» и занялись шпангоутом.
– А когда ты алгебру делать будешь? – спросил отец.
– А когда ты спать будешь? – в тон ему спросил сын.
И наконец, уже после этих дежурных фраз, забыв о всяком благоразумии, отец и сын полностью отдаются своему счастью: расправляют парус, крепят его к гику, тянут фалы, проверяют блоки…
Блики солнца и воды мелькают на их сосредоточенных от счастья лицах. Оба – голые по пояс, и здесь, конечно, уважаемый режиссер, мы можем по достоинству оценить тренированность старшего инспектора Ермакова. Конечно, далеко ему до плейбойской мускулатуры «Силуэта», но никаких излишеств или, как раньше говорили, «соцнакоплений» в его фигуре не замечается.
И вот косой парус с большими буквами FD поднялся на мачте. Папа Ермаков сел к рулю, а Сергунчик возился со шкотами. Они уже были в середине заливчика, когда…
Капитана Ермакова посетило отвратительное воспоминание о сегодняшнем утре. Он увидел, как воочию, изуродованный «Фиат» колесами вверх и женщину, заклиненную смятой дверью, ее неподвижные, будто муляжные ноги.
– Прости, Сергун, – чуть ли не умоляюще сказал он сыну и повернул яхту к берегу. – Знаешь ли, сегодня у нас на 105-м километре произошел ужасный случай. Прости, я должен…
Тем временем в главном хирургическом блоке Цветоградской больницы шла серьезная операция. Три хирурга в зеленых халатах под огромной лампой мудрили над операционным полем. Два анестезиолога следили за своими приборами. Еще два врача занимались аппаратом «сердце-легкие».