О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
Чуть в стороне от операционного поля за своим столом священнодействовала старшая операционная сестра. Это была, видимо, очень опытная операционная сестра. Она словно предугадывала намерения хирургов и всякий раз протягивала нужный инструмент за секунду до того, как он требовался. Так же, как и хирурги, она была облачена в зеленоватую асептическую одежду, в шапочку и маску. Видны были только большие серые глаза, на которых мы задержимся чуть дольше, чем на всех прочих глазах в операционной, для того чтобы показать, что мы
Ермаков подъехал на мотоцикле к зданию горбольницы и уже на лестнице встретил директора совхоза «Красный Луч» Челёдкина.
– Петр Ефимыч, привет! – с деланой бодростью приветствовал его директор. – А я тут насчет Сашка Фофанова приехал. Попал наш Сашок в передрягу.
– Мне вам руку не хочется пожимать, Челёдкин, – сказал Ермаков, пожимая директорскую руку. – Увидите, я на вашей развилке поставлю специальный пост. Вы сажаете за руль алкоголиков!
– Бей нас, Ефимыч, – тяжело вздохнул Челёдкин. – Бей, и побольнее…
Они шли по коридору больницы и возле дверей хирургического отделения встретили знакомого врача, который повел их дальше.
Они вошли в палату, где уже лежал злополучный Сашок Фофанов после операции. Одна загипсованная нога его была подтянута вверх на противовесе. Верхняя часть туловища Сашка тоже вся была в гипсе, включая и голову, на которой имелись только узкие, словно в рыцарском шлеме, прорези для глаз и рта.
– Племянник он мне, – всхлипнул Челёдкин. – Сашок! Как ты?
– Умираю, – бодро сказал пострадавший герой всего происшествия. – Курить хочу – умираю.
Зло закусив губу, Ермаков вышел из палаты и спросил врача:
– А что с той женщиной?
– Сейчас заканчивается операция. Там очень серьезно. Шансов мало, – ответил врач.
Они прошли в операционный блок, и тут как раз открылись двери. Санитары медленно прокатили коляску, на которой без движения лежала прооперированная женщина.
Ермаков долго смотрел ей вслед.
Тем временем в послеоперационной происходило шумное движение. Хирурги, что называется, «размывались»: стаскивали асептическую одежду, перчатки, фыркали под кранами, переодевались. Сквозь открытые двери до Ермакова донеслись обрывки разговора.
…вы увидите, Куницер будет настаивать на втором этапе…
…теперь все зависит от сердца…
…да, танцевать она не скоро будет…
– Подождите, – сказал Ермакову знакомый врач. – Сейчас мы поговорим с профессором Бурцевым.
Тут в послеоперационную вышла женщина, сняла свой зеленый халат, маску, шапочку, тряхнула волосами, и мы узнали в ней операционную сестру.
Мы-то ее просто узнали, а наш герой старший инспектор ГАИ капитан Ермаков, как ее увидел, так сразу и влюбился.
Здесь будущему постановщику предоставляются широкие возможности для поисков киноэквивалента слова «влюбился».
Ну, к примеру, он может
Странные, логически малооправданные перемещения в пространстве капитана Ермакова привели его наконец к медсестре Марии.
Они шли теперь вдвоем по широкому госпитальному коридору. Вокруг было хирургическое отделение, что называется, «обитель скорби» со всем присущим – и стонами, и плачем, и лицами, окаменевшими уже от страданий, но они, капитан Ермаков и медсестра Мария, в эту минуту не видели и не слышали вокруг ничего и никого, кроме друг друга. Странный неловкий диалог происходил между ними.
– А я, знаете, честно говоря, никогда не думал, что хирурги работают в зеленом! – пылко признавался Ермаков. – Я думал – в белом! Клянусь, думал – в белом!
– А это у вас для чего? – с целеустремленным любопытством спрашивала Мария, притрагиваясь к ермаковскому шлему.
– Для мотоцикла! – восторженно пояснял Ермаков.
– В жизни не ездила на мотоцикле, – задумчиво удивлялась такой особенности своей судьбы Мария. – Даже странно.
– На мотоцикле без шлема нельзя, – с малопонятной отеческой строгостью предупреждал Ермаков и тут же радостно спохватывался. – У меня есть запасной шлем. У меня, между прочим, два запасных шлема.
– А зачем вам два запасных шлема? – удивлялась Мария.
– Для пассажиров, – любезно и слегка таинственно пояснял Ермаков. – Один пассажир на заднем сиденье, а другой в коляске.
– Значит, вы можете везти сразу двух пассажиров? – уважительно восхищалась Мария.
– Да, двух, – со сдержанной гордостью отвечал Ермаков. – Двух, и оба в шлемах. Впрочем… – лицо его вдруг вспыхнуло от неожиданной радостной находки. – Я могу и ОДНУ везти!
Тут он остановился и воззрился на женщину, и та почти остановилась, как бы еще не понимая, но уже чувствуя приближение чудесного поворота судьбы.
В этот момент к ним приблизился деловой и сосредоточенный молодой хирург.
– Я извиняюсь, Мария Афанасьевна, но уже пора мыться для резекции, – сказал он.
– Я извиняюсь, – сказала Мария Ермакову.
– И я извиняюсь, – сказал он ей.
– Вы уж простите, – сказала она, понемногу отдаляясь.
– Это вы меня простите, – сказал он, не двигаясь с места.
Тогда она пошла прочь. Застучали каблучки по кафелю госпитального коридора.
Ермаков смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью операционного блока.