О головах
Шрифт:
Несколько секунд неразберихи, шаги, грохот опрокидываемых стульев, свет вновь зажигается. В комнате одна МАРИЯ. Папка Роберта и пачка писем исчезли. Но мы это замечаем не сразу. Мария сидит на диване, внешне спокойная. Входят остальные.
АБРАХАМ. Мария — ты? Может, и свет ты выключила?..
МАРИЯ. Да, я. Так нужно было. (Пауза.) Что это у вас такие испуганные лица? Может, приготовить вам сахарной водички?
АБРАХАМ.
МАРИЯ (показывает на трубку в стене, на трубке нет колпачка.) Я все слышала. Невольно. Мужчины очень небрежны с подобными вещами. (Пауза.) Обо мне можете не беспокоиться, я уже давно знала о своем «происхождении». И все равно это было очень интересно! Хотя бы такая деталь, что та пробирка была надтреснута… (Спокойствие ей дается с трудом.) Вот бы эта пробирка сохранилась!
АБРАХАМ. Мы… собирались с мамой рассказать тебе все, когда ты будешь… самостоятельным человеком. Выходит, мама все же?..
МАРИЯ. Нет.
АБРАХАМ. А как же ты?..
МАРИЯ. Но ведь ты не держишь под замком протоколы своих экспериментов. Я давно знаю, что в систематизированных каталогах моего исполняющего обязанности отца я, Мария, значусь как эксперимент номер тысяча сорок три. Я ознакомилась с температурой и прочими показателями моей мамы за весь период беременности. Они записаны с такой любовью и тщательностью.
АБРАХАМ. Но я должен был это делать!
МАРИЯ. Еще бы! Новое начинание: искусственное оплодотворение, не правда ли?
АБРАХАМ (в его голосе уже священное негодование.) Да.
РОБЕРТ (мрачно.) Мне лично все это понятно, Мария.
МАРИЯ. Тебе-то, конечно. Эксперимент триста один — наверно, эта водяная собака. А тысяча шестьсот двадцать два — несчастная птица в клетке. А ты, Роберт, спал с девушкой номер один-ноль-четыре-три.
РОБЕРТ. Нет, с тобой, Мария! И номер тут ни при чем!
МАРИЯ (порой она не владеет собой). Мир мне иногда кажется огромной мясной лавкой, набитой различными тушами. Мой отец там — высококвалифицированный мясник. А его сын — работник управления мясными лавками, который хочет ввести новые параграфы в правила мясоторговли.
РОБЕРТ. Хорошо, пусть будет так.
МАРИЯ. Новые параграфы — любой ценой, разве не так?
РОБЕРТ. Да, любой
МАРИЯ. Но не любой ценой. Огромная мясная лавка…
РОБЕРТ (уже злобно). Почему же? Для некоторых он прекрасный розовый мир грез, где голые длинноволосые парни и девушки слоняются одурманенными толпами и беспорядочно совокупляются… Некоторые парочки, правда, откалываются от толпы и роют себе отдельную пещерку…
АБРАХАМ (словно очнувшись). Погодите! Этот документ номер тысяча сорок три, который доказал бы, что… ведь он существует! (Пауза. Грустно.) Но едва ли теперь это имеет какое-либо значение.
МАРИЯ. Этого документа больше нет. Я уничтожила его.
АБРАХАМ. Когда?
МАРИЯ. Какая разница. Между прочим, это было в то время, когда я искала в тебе отца, а ты интересовался только моим ночным горшком.
АБРАХАМ. Тебе не следовало этого делать.
МАРИЯ. Неужели эта бумажка имела такую большую научную ценность? Сейчас она ничего не значит. Этот человек, что сидит в углу и смотрит на меня таким ледяным взглядом, этот твой сынок — он заразился нашей семейной болезнью. Он превратил бы меня в свою Берту… Господи, до чего же вы похожи! Как я этого раньше не замечала.
РОБЕРТ. И я горжусь этим, Мария. Это правда, как и то, что я тебя люблю.
МАРИЯ. Ну, еще бы. Только «как бы мы сами ни хотели, но порой мы вынуждены во имя светлого будущего человечества приносить жертвы, действовать вопреки своим чувствам и желаниям». Кто так говорил? Римские полководцы, когда держали речь в сенате. Папа римский, когда наставлял иезуитов. Абрахамы, когда просят у государства помощи для расширения своей живодерни… Другими словами — «цель оправдывает средства»! Как много развелось защитников счастья! Кто бы нас защитил от этих защитников?
РОБЕРТ. Неужели ты, Мария, можешь нашу пещерку считать более важной, чем все, о чем мы вместе мечтали? Девочка, ты становишься мелкой обыкновенной мещанкой, черт возьми! Я не понимаю, как я тебя, несмотря ни на что… все еще…
МАРИЯ. …Все еще любишь?
РОБЕРТ. Да. Мне просто неловко.
МАРИЯ. Мне тоже. Мы говорили с тобой одни и те же слова, но вкладывали разный смысл. Я вижу, на тебя сильно подействовало мое бумажное приданое, так сильно, что и ты запел: «как благородно отказаться от счастья во имя счастья»!