О ком молчала Кит

Твин Клэр

Спросить напрямую? Да, думаю стоит.

— Мам, — откашлялась я, — у тебя сегодня выходной?

Женщина не спешила с ответом, она, подпевая мелодию под нос, одной рукой мешала ложкой турку с кофе и другой настраивала режим огня в печке. Кэрри не вмешивалась, сестра уткнулась в свой мобильник, печатая кому-то сообщение. Надеюсь, жениху. Ха, ладно, у неё нет даже парня, о каком женихе вообще может идти речь?

И сейчас, сидя в неловкой и нарастающей тишине, я убедилась, как мои родные далеки от меня. Они будто чужие. У нас нет общих занятий, мы не проводим вместе уикенды, ибо папа либо едет на рыбалку, либо на корпоратив, а мама ходит в гости к своим подругам, которые всем сердцем меня раздражают, либо ей просто не хватает

на меня времени, ведь у неё за плечами миссии «Операция вымыть всю посуду, «Захват глажки», «Оккупировать дом половой тряпкой», «Суп а-ля суп». О сестре промолчу — я для неё слишком мала, чтобы ходить с ней гулять, или ещё какое-нибудь бредовое оправдание... Как не чувствовать себя одинокой, когда всем вокруг на тебя плевать? Каждый живет своей жизнью, не думая о близких. Дети мисс Крисберг, словно отражение моей семьи. По телу прошла дрожь, мне стало вдвойне неуютно. В собственном доме чужой человек. Будто старая пыльная мебель, вот кто я.

— Можно сказать и так, — отвечает спустя, наверное, вечность мама. Она наливает чёрную жидкость в белые кофейные чашки и начинает накрывать на стол.

Больше всего на свете не выношу, когда спрашиваешь у мамы о сладостях, а она в ответ «ничего нету, прости», но потом видишь целую гору конфет. Зачем так делать?! Даже прямо сейчас! Перед глазами шоколадные печенья и коробочка конфет с орехом, когда мама убеждала в их отсутствии. Или она их купила сейчас.? Все равно обидно, знаете ли...

— Скажи хоть раз в жизни правду, — мне стало от чего-то грустно, — тебя уволили?

Женщина, садясь за стол, округлила глаза и удивленно улыбнулась. Не могу понять, это актёрская игра или правда? Боковым зрением замечаю, что Кэрри убрала мобильник и обеими руками ухватилась за кофейную чашку.

— Кит, вообще-то у меня отпуск.

Класс, теперь я чувствую себя полной дурой. Мой рот продолжает быть открытым и из него не вылетает ни одно слово. Мама с Кэрри принялись обсуждать последние новости и поедать конфеты, будто меня здесь нет. Да уж, невидимка. В сердце от этого стало зябко. Однако, если сделали больно, делай вид, что тебе все равно. Играй в счастливого человека, которого почти довели до края обрыва. Люди жестокие. Им абсолютно нет дела до чужих чувств, они всегда думают только о себе. Я хочу быть хорошей в этом дерьмовом мире. Надеваю на себя маску правильной девушки, отстаивающей своё мнение и взгляды. Пытаюсь хоть что-то починить в людях, как они сразу же ломаются. Что же я делаю не так?! Знаете как сложно играть роль сильной девушки? Быть примером для остальных, быть хладнокровной тварью. С четырнадцати лет я участвую в акциях, в забастовках или даже в бунтах. Бывало, что я и сама их создавала. Таким образом, мне удалось спасти бродячих собак, которых хотели отлавливать и усыплять, помогла дому престарелых, детскому дому; теперь все мои игрушки у этих детишек. Я хочу и помогаю всем, но, когда помогут мне? Пора бы уже понять, что всем плевать на мои проблемы...

— Кит! — слышу раздвоившийся голос. От неожиданности я вздрогнула, а сердце неимоверно начало биться. Две пары глаз уставились прямо на мое побледневшее лицо, наверное, пытаясь понять где я витала. Мама выдохнула и из неоткуда достала две маленькие бело-синие упаковки с... линзами? Да, это точно линзы. Я быстро перевожу свой туманный взгляд на маму и Кэрри, стараясь распознать их цели и действия. Сестра радостно улыбнулась, обнажив даже свой немного кривой зубик. Я смотрю на две упаковки линз как на самого злейшего врага. Но почему? Что не так? Устало выдыхаю.

— Классно, да? Ты же раньше хотела линзы, и вот наконец они перед тобой, — комментирует мама.

Да, это правда. Я всегда хотела ходить без очков, потому что комплексовала, потому что ненавидела себя, однако сейчас... Ничего не чувствую: ни радости, ни счастья, ничего, лишь полное равнодушие.

— Это мой тебе подарок! — не выдерживает

и признаётся Кэрри, по-детски улыбаясь. Видимо сестра ждёт реакции и слов безмерного благодарения, типа: «Ой, Кэрри, ты лучше всех! Как я тебя люблю! Спасибо, спасибо, спасибо! Ты самая лучшая сестра на свете!», а вместо этого получает мое застывшее лицо с непонятной эмоцией. Собираюсь с духом и произношу:

— Спасибо конечно, — это прозвучало отрывисто, — но я не буду их носить.

Лица родных внезапно почернели. Улыбки уступили место удивлению. Наверное, думают что не так с подарком, но по правде, сюрприз удался... бы годик назад. За столь короткое время мне удалось в корне измениться, в хорошую или в плохую сторону пока что не понятно. Наблюдаю за изменениями лица сестры; она как будто поэтапно начинает грустить, такую теорию доказывают мне её уголки рта и морщины на лбу. Мама легонько отпила горячий кофе и безмятежно взглянула на меня.

— Ты же так хотела линзы. Ныла, что некрасивая в очках, что все смеются, что в линзах лучше, — вспоминает женщина минувший год, и сестра поддакивает, повторяя «да, вот именно».

Тяжело выдохнув, я перекинула ногу на ногу, почесала нос и стала думать. Думать — очень опасное занятие, особенно, когда человеку грустно. И все же, я стала думать. Год назад, два, три, во мне крепко сидел вирус — низкая самооценка, и по сей день мы с ней хорошие товарищи. Мне ничего в себе не нравится: овал лица, нос, брови, бантиковидные губы. Есть у меня одна традиция: вставать по утрам, подходить к зеркалу, всматриваться и произносить заветные слова: «Какое же я дерьмо». Родители считают, что если так все время говорить, то так и будет. Думают, меня это остановит. Однако нет, я буду считать себя уродкой, пока не сделаю пластическую операцию. Моя внешность — причина всех невзгод.

— Гм, — кашлянула я, подняв одну бровь, — ну-с, просто раньше я думала о мнение людей, а сейчас мне плевать на них.

— И что же так на тебя повлияло?

— Ничего сверхъестественного, по крайней мере, душу дьяволу не продавала.

Сестра схватилась за первую попавшуюся конфету и с удовлетворением взглянула на фантик.

— О, моя любимая, — сказала Кэрри и развернула красивую «одежку» конфетки.

— Кит, ты можешь носить линзы не каждый день. Без разницы. Кэрри очень старалась, хотела тебя порадовать, — мама ласково улыбнулась. Видимо женщина горда своей старшей дочерью, а младшая, как всегда, больше выделывается и капризничает.

— Да, а то все время надутая ходишь, — фыркает сестра, — мам, у твоей дочки есть ужасная привычка приходить ко мне на работу и ни с кем не здороваться. Она как терминатор. Ужас просто.

Меня охватывает злость. Я прямо-таки чувствую какое-то острое движение в солнечном сплетении. С одной стороны очень обидно, а с другой зверски неприятно, но честно. Кэрри любит утрировать, практически, все на свете. И это неправда, ну, не полностью... Просто порой я забываю здороваться, просто-напросто забываю. А сестра за это меня всегда ругает и пытается пристыдить, совсем не вспоминая, что я человек и у меня тоже есть чувства. Конечно на все её замечания мне приходится делать вид, что все равно, но по чистой правде, каждый раз мое сердце краснеет вместе со мной. Становится противно и печально, ибо делаю это не специально.

Пока я думала о своих чувствах, Кэрри наглядно демонстрировала мою походку «женственность не для Кит» и рассказывала маме о том, как я все время ною. Черт, они не видят, как мне плохо? Зачем делать так больно? За свою жизнь я поняла одно: больно делают все, но особенно больнее близкие. Казалось бы, родные люди, но на деле, самые далекие. От этой картины, в которой сестра и мать смеются надо мной, я резко встаю со стула и направляюсь к выходу из кухни, ибо чувствую, что не сдержусь и устрою скандал столетия. Вновь пришлось скрыть обиду, опять пришлось повести себя некрасиво, чтобы уберечь сердце и гордость.