О любви (сборник)
Шрифт:
— Мать, мне очень паршиво.
— Надрался? — возмутилась Людмила.
— Ни в одном глазу. Это инфаркт.
— Миленький! Родненький! — всполошилась Люда. — «Скорую» вызвали?
— Это инфаркт моей жизни, — продолжал Потапыч. — Я ухожу на пенсию.
— В пятьдесят лет?
— Каждому отпущено свое время, мое кончилось. Устал, подыхаю.
— Да что случилось-то?
— Ты согласна жить с пенсионером?
— С тобой — хоть в собачьей будке.
— Жди, я еду.
Потапыч
Потапыч не отвечал на приветствия и прощания, двигаясь к выходу.
Это был мат. Ровенский отчетливо понимал — мат, абсолютный и безоговорочный. Если папка завтра окажется на столе прокурора, послезавтра сидеть ему в тюряге. Не помогут ни подкупленные следователи, ни судьи, ни общественное мнение. Все нити связей с правоохранительными органами и политиками Петров держал в своих руках, завязывал их годами. Ровенского знают, но доверяют Петрову. Обложил, сволочь! Бумажка к бумажке собрал, из сортира подтирки вытащил. Чего он хочет?
Ответа на главный вопрос у Ровенского не было.
Как бы удивился он, узнав, что его нет и у Петрова. Искренняя радость, которую демонстрировали при встрече с ним сотрудники, — большинство из них Петров сам набирал, учил и учился вместе с ними, — неожиданно всколыхнула тоску по делу, им созданному. Петров давно мысленно простился с «Классом», но теперь чувствовал, что внутренняя связь осталась, и немой укор — что ж ты нас бросил? — так же справедлив, как справедливы обиды Зины.
Ровенский нажимал на кнопки сотового телефона, чтобы вызвать из памяти номер Петрова, ошибался, бормотал проклятия и снова терзал аппарат.
Наконец дозвонился.
— Ты где? — спросил Юра.
— У программистов.
Через три комнаты по коридору, поразился Ровенский. Почему-то думал, что Петров сидит в Генеральной прокуратуре.
— Надо поговорить.
— Надо, — согласился Петров.
Но он не торопился. Допил кофе, рассказал анекдот, выслушал аналогичный, на ту же тему, живо отреагировал.
— Хочешь коньяку? — спросил Ровенский, когда Петров вошел и без приглашения уселся.
— С тобой пить не буду.
— Значит, я один.
Он плеснул себе в стакан и залпом осушил его.
Петров лишний раз убедился, что проигрывать Юра не умеет. Теперь он все валил на жену. Мол, это была идея Лены, он, дурак, пошел у нее на поводу.
— Что ты за бабу прячешься? — брезгливо сморщился Петров. — Дела вашей семейки меня не интересуют.
«И спрашивать тебя, — мысленно добавил Петров, — как же ты мог, смысла нет».
Спросил Ровенский:
— Чего ты хочешь?
— Прежде всего уточнить. Ты уразумел, что теперь
— Да, конечно, — с трусливой быстротой ответил Ровенский. — Но чего ты хочешь?
— Всего, Юра! Я хочу и получу все! В обмен на твою паршивую жизнь в далекой загранице.
Жуткая догадка осенила Ровенского.
— Ты! — прошипел он. — Твоя игра! Давно задумал прибрать «Класс» к своим рукам и теперь осуществил подлую многоходовку!
— Думай, что хочешь, — ухмыльнулся Павел.
Мысленно Петров подсчитывал, сколько времени понадобится юристам, чтобы подготовить необходимые документы. У Потапыча он акции купит, у Юрки отберет. Два дня, решил Петров. Пусть работают по ночам, но управятся за двое суток.
— В пятницу ты подпишешь бумаги, — сказал он Ровенскому. — И попрощаешься с ребятами. Легенду придумай сам. Я бы, конечно, желал вышвырнуть тебя пинком под зад, но это повредит бизнесу. Если в эти два дня ты сделаешь хоть одно финансовое распоряжение, считай, что никакой договоренности не было, я даю ход уголовному делу. Сам понимаешь, увидеть твою морду за решеткой мне в кайф. Через неделю тебя и твоей верной женушки не должно быть на территории бывшего СССР. И на всю оставшуюся жизнь путь вам сюда заказан.
Ровенский нервно сглатывал Кадык дергался, словно на шее под кожей сновало вверх-вниз большое насекомое.
— Петров! Если я попрошу у тебя прощения…
— Не трудись! Я мечтал заглянуть тебе в глаза, когда припру к стенке. Такое желание, наверное, обуревает всех мстителей. Совершенно напрасное. У гнид глаз нет.
— Если бы ты не спрыгнул, ничего бы не случилось!
— Случилось бы гораздо худшее. Сейчас, по крайней мере, мы оба остались в живых.
— Давай обсудим детали сделки.
— Нет! С холдинга ты не получишь ни нитки!
— Выставляешь меня нищим?
— Хочешь, я назову точную цифру прикопленного тобой за границей?
— Не хочу!
— Правильно. А то я бы нечаянно проболтался, как и этого добра могу тебя лишить.
Ровенский вскочил, залился бордовой краской.
«Ну, попробуй, вмажь мне, — мысленно подталкивал его Петров. — А я тебе отвечу! Расквашу твою морду под баклажан».
Но Ровенский только выругался:
— Сволочь!
— Подонок!
Это были слова прощания.
Петров подъехал затемно. В окнах горел свет, в гараже Зинина «Ауди». Он рванул в дом. Так и есть: сидит, оловянные глаза к нему подняла, в руках его посмертное письмо. Он испытал острую и мгновенную радость. Еще несколько минут назад сокрушался, что не с кем отпраздновать победу. И вдруг такой подарок!
— Какого черта ты приперлась? — прохрипел Петров. — Где дети?
— Путешествуют по Европе, — машинально пробормотала Зина.