О людях и нелюдях
Шрифт:
В уши врывается торжествующий вой. Кажется, пленника отвязывают, и он вцепляется в женщину (волчицу?) руками (лапами и зубами?). Кажется, она увлекает его на каменную плиту, и все вновь тает в багровой пелене, временами разрываемой неистовыми вспышками, будто грозовая туча молниями.
В себя он приходит в знакомой клетке, только теперь она стоит не во дворе, а в небольшой полутемной комнате. Шею немилосердно жжет. Пленник пытается дотянуться до терзаемого болью места, но безуспешно. Бросает взгляд на свою руку и видит покрытую черной шерстью лапу. Он не верит глазам, хочет встать — не получается,
— Щенок проснулся, — раздается ненавистный хриплый голос.
Слышится скрежет чего-то тяжелого о каменный пол, и перед клеткой появляется тусклое зеркало в массивной деревянной раме, ободранной и выщербленной. Оттуда глядит большой черный пес с длинной узкой мордой и острыми треугольниками ушей.
— Хорош, да? — усмехается Хриплый. — Сын Соколиного, теперь единственный наследник — оборотень. Я, признаться, не верил, что обряд пройдет столь удачно. Его не проводили несколько столетий, а может, и вообще никогда. Наши думали, ты попросту сдохнешь. Тоже неплохо: отправили б твоему родителю вторую голову вслед за первой. Но теперь все становится много забавней. Ясный князь так ненавидит тварей Клыкастого, и, подумать только, его уцелевший сын — один из них. Придется ему убить тебя своими руками. Много бы я дал, чтобы посмотреть на лицо Соколиного, когда он перережет тебе горло. Или заколет. Или накормит заговоренным серебром. А может, князь сжалится, оставит тебя в живых. Больше-то детей у него не осталось. Будет нянчить внуков-нелюдей. И род его продолжится тварями. Придется сокола в гербе на пса менять.
Черный злобно лает и кидается на решетку, но тюремщик лишь смеется.
— Подлое племя, — продолжает Хриплый. — Благородная волчья кровь не прижилась, вылезла песья натура. По мне, так даже лучше. Поживешь с месяц кобелем, привыкнешь к новому облику, потом сниму ошейник. Он серебряный, жжется и не дает перекинуться. Можно б и дольше тебя в зверином обличье подержать, да, боюсь, разговаривать разучишься.
Пленник рычит, грызя зубами прутья, брызжа выступившей пеной, но в комнате уже никого нет. Остается лишь мутное стекло в раме, отражающее беснующегося зверя.
Последующий месяц слился в непрерывный кошмар. Хриплый заходил ненадолго каждый день. Приносил немного воды, набранной, вероятно, в самой грязной луже во дворе, и еду: кроликов, умерщвленных далеко не вчера, или столь же несвежих крыс.
Поначалу пес не притрагивался ни к воде, ни к пище. Имей он возможность принять человеческий облик, у него, быть может, получилось бы уморить себя голодом. Звериное же тело в меньшей степени подчинялось разуму, в большей — примитивным желаниям, главным из которых стало сейчас желание жить. Уже на третий день пленник сожрал дохлого кролика и вылакал до капли мутную вонючую воду. В первый раз желудок воспротивился и изверг проглоченную гадость. Тогда пес стал есть и пить понемногу, и дело пошло на лад.
Хриплый приносил еду и воду, да еще издевался. Уборкой клетки он не занимался, но в таком подходе имелось даже одно преимущество: через несколько дней вонь стала невыносимой, и тюремщик перестал задерживаться для разговоров.
Пес не слишком
Наконец срок заключения подошел к концу. Хриплый несколько дней не кормил пленника, и тот совсем ослаб. Тогда тюремщик, зажимая нос, вытащил зверя за ошейник из клетки и поволок из комнаты.
— А ты не переусердствовал? — раздался женский голос, смутно знакомый, но пес не стал открывать глаза и пытаться рассмотреть говорившую.
— Очнется, куда денется, — пропыхтел Хриплый. — Ошейник сниму, и очухается.
— Окати его во дворе, что ли, — брезгливо проговорила женщина.
— Еще чего. Пусть сам моется. Или ты отмывай, коли и дальше трахаться с ним собираешься. Понравился?
— Я?! С псом? — она едва не сорвалась на визг. — Ты мне еще за обряд ответишь!
— Остынь, Ненасыть. Обряд есть обряд. Я бы для дела и свинью отодрал.
— Да ты их и дерешь! Людин, которые хуже свиней! Мне рассказывали про твои подвиги!
Послышалось рычание, лязгнули звериные зубы. Женский вскрик сменился жалобным скулежом. Пес крепко зажмурился и мечтал оглохнуть.
Мучитель вытащил его во двор, зазвенели ключи, и через минуту ненавистный ошейник перестал жечь шею.
— Ну, давай, падаль, оборачивайся, — носок сапога прогулялся по выступающим под свалявшейся шерстью ребрам, пес взвизгнул. — Ты не так уж слаб, напрягись.
Напрячься? Напрячься, и что?.. Как стать человеком? Он не помнил, как превратился в собаку, где уж найти путь назад?
— Тупая тварь! Просто подумай, что хочешь принять людский облик. Венец творения, мать-перемать!..
Так просто? Он представил, как короткие собачьи пальцы превращаются в человеческие, не просто представил, заставил себя почувствовать… Потом скосил глаза и увидел… Пес тут же зажмурился, прижал уши и решил не слушаться, но Хриплого не так-то просто было провести.
— Вижу, до тебя дошло. Перекидывайся, или оболью тебя кипятком, и не спину, а брюхо. — Пес вжался в пыль, сдерживаясь, чтобы не заскулить. — Знаешь, почему оборотня пытать особенно интересно? С ним это можно делать практически бесконечно. Стоит ему перекинуться туда-обратно, и все заживает. У тебя сейчас шея разъедена серебром до мяса. Обернешься человеком, нащупаешь шрам. Снова станешь псом, не останется и следа. Ни у пса, ни у человека. Будешь упрямиться — обварю кипятком и оставлю на пару дней в ошейнике, пока заживо гнить не начнешь. Потом позволю обернуться, и шкура опять цела. Здорово, да?
— Да, — спустя непродолжительное время у ног Хриплого медленно сел юноша, худой, грязный, заросший, с синюшным шрамом на шее. — Здорово. Я должен ответить за все мучения, понесенные оборотнями от рук людей?
Хриплый расхохотался.
— Тебе для этого девяти кошачьих жизней не хватит. Нет, у нас другие планы.
— Сломать моего отца, предъявив сына-оборотня?
— И не только это. Помойся, — Хриплый кивнул на стоящее у колодца корыто. — От твоей вони любые планы провалятся.