О людях и нелюдях
Шрифт:
По большому счету, вместе с матерью они с братом лишились и отца, ибо Соколиный изменился. Война с племенем нелюдей стала единственным его занятием. Он с дружиной целый год ездил по всему немалому княжеству и истреблял оборотней. Жестоко, под корень, не щадя ни младенцев, ни женщин, ни немощных старцев. Младший княжич хорошо помнил, как возвращался Соколиный из тех походов, с окаменевшим лицом, в пропитанной чужой кровью и запахом дыма одежде. Мальчику казалось, это сам Клыкастый спешивается во дворе замка, а вовсе не любимый отец.
К концу того ужасного года в княжестве не осталось ни одного мирного нелюдя. Единицам удалось
Старший сын Соколиного быстро стал помогать в военных операциях. Младший, наоборот, чурался этого. Ему нравилось быть воином, с мечом он упражнялся с утра до ночи, не пренебрегал и другими боевыми искусствами. Но одержимость отца, а теперь и брата, отвращала. Слишком живо стоял перед внутренним взором образ возвращавшегося из первых походов князя, накрепко слившийся в детском сознании с образом Клыкастого.
Но у сына Соколиного выбора быть не могло. Когда отец счел младшего достаточно взрослым, он отправил братьев в один из отрогов Кедрового кряжа, где видели небольшой отряд оборотней. Князь решил, что его дети уже оперились и должны учиться действовать самостоятельно. И они бы вернулись с победой, если б это действительно был небольшой отряд, а не хорошо организованная засада. Старший княжич погиб, голову его отправили Соколиному, а младший попал в плен и стал оборотнем. А значит, для отца был, пожалуй, хуже, чем мертвый.
Как же Крылатая допустила такое? Почему? Ведь отец творил угодное ей дело, уничтожая тварей Клыкастого…
— Я случайно видел, как погибла Соколиная княгиня, — прервал молчание Лунь. — Не мог понять, почему Крылатая это допутила. Сам тогда недавно женился, Льнуша моя ждала первенца… Молодой был, счастливый, любил весь мир, а тут такое творят с беззащитной женщиной…
— Мать ждала ребенка? — в голове вдруг вспыхнула кошмарная догадка.
Лунь не ответил.
— Что ж, я еще лучше понимаю отца.
— Я его тоже понимал. До тех пор, пока он сам или его люди не пришли ко мне домой… Эта подлость натуры есть и у людей, и у оборотней. Оправдывать вора, пока он не залезет к тебе в карман. Или проявлять милосердие к убийце до тех пор, пока… Вот крылик ты держишь. Моему младшему было всего три. Старшей дочери — двенадцать. Ей ошейник надели, чтоб не перекинулась… Льнуше тоже… — Лунь помолчал. — Мы еще волчонка ждали, шестого.
— А ты где был? — слова стекали с языка медленно, с трудом, будто застывающий свинец.
— На дальнем хуторе, у больного. Лекарь я. Был. Не слишком распространенное занятие среди оборотней, но и мы хвораем. Большей частью теми же болезнями, что и люди, так что и ваших лечить приходилось.
Парень молчал. От услышанного ему стало дурно и снова захотелось умереть. Он привык считать оборотней грязными тварями, средоточием всех возможных пороков и зол, какими их представляли проповеди служителей Крылатой да скупые фразы отца и брата. Небогатый
Пакостный голосок нашептывал, что Лунь врет, что все это случилось с человеческой семьей, которую он же и загрыз, но одного взгляда на лицо седого нелюдя хватило, чтобы поверить окончательно и бесповоротно. Волк не сводил глаз с маленького деревянного крылика, который пленник сжимал в пальцах.
— Похоронил я их и ушел в горы, к Воинам Клыка. Очень хотел людей убивать. Даже представлял иногда, как загрызаю младенца в колыбели. Легче становилось. Не стояло перед глазами то, что я у себя дома застал, когда от больного вернулся. А потом, на первой же вылазке, понял, что не смогу. Ни в людском обличье, ни волком. Стоило жертву за горло взять, и я тут же начинал думать, что это ведь чей-то сын, чья-то дочь, жена, брат… Тогда и решил в вылазках больше не участвовать. Меня поначалу трусом называли, да я внимания не обращал…
— Но зачем ты обо мне заботишься?!
— Смерть твоей матери вспомнил, дурак старый. Представил, каково Соколиному было голову сына получить. И что еще предстоит, когда он о тебе узнает…
— Но он же убил твою семью!
— Если б твоя смерть воскресила Льнушу или кого-то из моих детей, я перегрыз бы тебе горло, не задумываясь. А иначе какой прок? Заставить князя страдать, как страдаю я? Так ему не лучше, особенно теперь. Знаю точно, — Лунь провел рукой по лицу, будто смахивал воспоминания, налипшие тонкой осенней паутинкой. — К тому же ты-то никого не убивал, разве что в честном бою. Я слышал, это твой первый поход был. Так? — Парень кивнул. — Тем более. А еще понравилось мне, как ты себя во дворе повел. Хотел ведь Когтя в колодец столкнуть, признавайся?
— Хотел… Побоялся, что сил не хватит утопить. А потом меня достали б и…
— Правильно мыслишь. Видать, все-таки не глуп. Жизнь — ценная штука, хоть местами и подлая. Поверь лекарю и старику. Не надо ею разбрасываться, ни своей, ни чужой. И ничего стыдного в желании жить нет до тех пор, пока не станешь платить чужими жизнями за свою. Или предложишь в обмен душу. А тухлятину пожрать незазорно. Жизнь тебя ею все равно накормит, а то и чем похуже, — усмехнулся Лунь.
Парень, к собственному удивлению, улыбнулся в ответ.
— Иди, поспи. Я пока поищу тебе обувку, потом разбужу и выведу отсюда. Э, да не благодари, — махнул рукой Лунь, заметив выражение лица пленника. — Крылик оставь. Может, хоть тебя охранит… — Волк помолчал, сын Соколиного, не отрываясь, смотрел на него. — Думается, не Крылатая наши семьи не сберегла, а Клыкастый погубил. Вошел в души тех, кто твою мать замучил, потом и князем завладел… Ко мне стучался, да я не пустил… И ты берегись, дрозд черный, — старый нелюдь встал из-за стола и, кивнув парню на лежанку, побрел к выходу. — Это ж надо, какой красивый пес получился… — донеслось до чутких ушей молодого оборотня.