О людях и нелюдях
Шрифт:
После этого он долго жил в лесу псом, сцепляясь при каждом удобном случае с настоящими волками, пытаясь или погибнуть в драке, или с помощью животной ярости задавить рассудок, но не преуспел ни в том, ни в другом. Сражения со зверями лишь закалили (ведь заживить раны ничего не стоило), научили драться на четырех, используя в качестве оружия зубы. Не думать не получалось, равно как и прожить без человеческой еды: несколько раз, не удержавшись, украл узелки с обедом у селян на покосе. Да, сожрал все в песьем облике, но какая, к Клыкастому, разница…
В конце
Поначалу Дрозд никак не мог привыкнуть, что короткая аккуратная шерсть пса превращается в такое безобразие, стоит пробыть зверем достаточно долго. Но, видно, у волос имелись свои законы, и растительность на лице и голове оказывалась отросшей ровно настолько, насколько должна была, не перекинься он и перестань бриться и стричься.
Дрозд снова начал скитаться, и с удивлением обнаружил, что теперь к оборотням относятся, пожалуй, еще хуже, чем до его отшельничества. На первой же заставе, куда он по привычке зашел отметиться, ему ткнули крылик в лицо и приказали поцеловать. Он решил, что это не слишком удачная шутка и попытался отстраниться. Тогда стражник схватил его за шиворот и приложил серебряной вещицей от души, чуть не лишив глаза.
— С людьми-бродягами неприятностей не оберешься, — пропыхтел он, — так еще вы, проклятые твари, по дорогам шастаете. Скорей бы уж запретили вам шляться, где ни попадя.
Дрозд совершенно обалдел от такого приема и отправился в кабак, на ходу заживляя ожог. Визг маленькой девочки, увидевшей, как лицо прохожего на миг превращается в подобие собачьей морды, даже доставил ему определенное удовольствие, чего раньше никогда не случалось.
Придя в кабак, бродяга купил на последние медяки черствого хлеба и засел в темном углу. Быстро умял принесенные хозяином заветрившиеся куски и принялся вертеть в пальцах единственное свое достояние — серебряную монету.
Металл обжигал пальцы, и Дрозд перекидывал кругляш все быстрее, заодно пытаясь заживлять поврежденную кожу. Неплохая тренировка, раз уж о мече пришлось забыть. Вот только к чему эта ловкость рук? Кошели на рынке срезать? Зачем он вообще вылез из леса? Нахлынула бессильная тоска, как всегда при мысли о том, на что его обрекли. Пальцы дрогнули, монета выскользнула и покатилась по полу.
Он встал, собираясь подобрать беглянку. Сребрик достался нелегко, две недели пришлось без роздыху давить кроликов в бескрайних садах зажиточного купчины. А на зиму нужны сапоги заместо тех опорок с прикрученными бечевкой подошвами, которые он таскает на ногах.
Пес нагнулся за катящейся монетой, но она уже скрылась под чьим-то пыльным башмаком.
— Благосостояние народа растет. Оборотни стали серебром разбрасываться.
Парень выпрямился и взглянул на говорившего. Чутье уже оповестило, что это кот. Впрочем, незнакомец и выглядел как типичный кошак: ярко-рыжий, с хитрющей наглой физиономией, на которой в данный момент было написано сытое благодушие.
— А за щекой сребрики катать
— Не твое кошачье дело. Отдавай монету.
— Да забирай, — рыжий убрал ногу. — Нагнуться мне не сложно, но держаться лишний раз за чужое серебро — уволь.
Дрозд молча поднял тускло-серый кружочек и сжал в кулаке. Кошак продолжал разглядывать собеседника.
— Пойдем, выпьем? Угощаю. И убери ты клятый кругляш в кошель. Ишь, зажал. Дыру прожжет.
— Тебе-то что? Прожжет — зарастет. А пить я с тобой не буду. Хочешь обобрать, имей в виду: у меня кроме этого сребрика ничего нет. На выпивку больше потратишь. Я после первых пяти совсем не пьянею, и после дело туго идет.
— Обобрать! — фыркнул кошак. — Видно ж, что взять с тебя нечего. Эх, ты, песья морда! Я просто тебя пожалел. Сидишь в углу разнесчастный, сухой хлеб жуешь, серебром жжешься. Да, жизнь штука невеселая, особливо для оборотней, но зачем ее еще хуже делать? В конце концов, не так все плохо: ты молодой, не калека, не урод, даже деньги имеются, не великие, но все же. Я б тебе такого мог порассказать про настоящие несчастья… Но не буду. Меня сегодня молоденькая кошечка ублажила, с макушки до кончика хвоста вылизала и еще валерькой угостила. И все за красивые глаза, представляешь? Так что я добрый и хочу немного скрасить жизнь тебе, горемыке.
— Ублажишь и вылижешь? — оскалился Дрозд. — Имей в виду, ваша кошачья дурь-валерька на меня не действует.
— Вижу, я тебе понравился, — беззлобно рассмеялся кошак. — Увы, вынужден разочаровать: с мужиками только пью и байки травлю. На большее не рассчитывай.
Дрозд глядел на рыжего и не мог решить, чего ему больше хочется: дать наглецу в морду или выпить с ним. В этот момент боль в кулаке стала невыносимой, оборотень тряхнул рукой, и монета опять оказалась на полу. Кошак быстро поднял ее и положил на стол.
— Убирай. Где ты ее хранишь? Не за щекой, надеюсь?
Парень быстро заживил руку, потом осторожно взял монету двумя пальцами и сунул в пояс.
За время скитаний Дрозд не пытался сблизиться ни с кем из оборотней. Женского общества, конечно, не чурался, а заводить дружбу не хотел. Да и ему никто из мужчин-нелюдей не выказывал симпатии, возможно, интуитивно чувствуя желание оставаться в одиночестве. Рыжий кошак оказался первым, кто предложил компанию. И, пожалуй, как раз в тот самый момент, когда она была особенно нужна. Бродяга не стал отказываться.
— Спасибо. Все еще хочешь со мной выпить?
Котяра расплылся в улыбке и хлопнул нового знакомца по плечу.
В следующий раз Дрозд встретил рыжего кошака несколько месяцев спустя. Того, оборванного и избитого, по деревенской улице тащили на цепи двое стражников. Цепь крепилась к серебряному ошейнику. Дрозд узнал кота не сразу. Поначалу его внимание привлекла огненно-рыжая шевелюра, так и горевшая в первых лучах выбирающегося из-за горизонта солнца, потом он разобрал знакомую похабщину, почти без умолку изрыгаемую арестованным.