О, Мари!
Шрифт:
– Здравствуй, Давид. Может, подойдешь?
– Здравствуй, Артак. Как ты? Как брат?
– Спасибо, все хорошо. Молодые люди, – обратился он к своему окружению, – я хотел бы вас видеть на расстоянии десяти метров от нас, смотрящими в другую сторону. Мне передали, – продолжал он, – что твой друг Рафа перешел на работу в Управление уголовного розыска города. Я всегда знал, что в конце концов он будет работать с ментами и при возможности вести самостоятельный бизнес.
– Да, мне известно, что его туда направили. Но я не знал, что он уже начал работать. Думаю, из него получится хороший оперативник, он знает улицу, ее нравы.
– Он уже успел себя проявить.
– Что-то, Артак, речь у тебя получилась немирной. Может, вы просто постараетесь избегать друг друга?
– Я никогда ничего и никого не избегаю. Что будет, то будет. Я такой, какой есть, и до сих пор никто не мог меня заставить свернуть с дороги. С тобой я говорю, потому что ты друг моего брата, а это значит, что ты и мне друг. Я Рафу не трогал, пока он был студентом, а сейчас он погоны нацепил – тоже мне! Пересечемся – значит, так нужно. Ты в наши дела не вмешивайся, займись своей француженкой. Так для тебя будет лучше. Ты человек с головой, тебя ждет другая жизнь.
– Тогда я не понимаю, почему ты все это мне говоришь. Какое отношение я имею ко всему этому?
– Имеешь, Давид, и очень даже прямое отношение. Там, где твой друг со своими отморозками не мог взять верх, звали тебя с оперотрядом, и вы, уже как бы государственная сила, громили его конкурентов. Так он расчищал территории у валютных магазинов, и теперь там верх взяли его люди.
– Не уверен, что это так.
– А может, ты тоже в доле?
– Глупости! При чем тут я?
Я знал, что Рафа имел интерес к этим магазинам, но объяснял это тем, что там работали знакомые девушки, которые попросили его отогнать уличную шпану. Но вместе с тем я начал сомневаться: может, какая-то доля истины в словах Артака есть? О том, что одна смазливая особа из валютного магазина иногда появлялась с Рафой то в общежитии, то в ресторане, я знал. Рафа часто приглашал нас в ресторан, оплачивал заказы и не позволял мне открывать кошелек. Откуда у него деньги?.. Да нет, вряд ли. Ах, да, ведь его дядя – директор рынка, и с ним он в очень тесных отношениях.
– И вот еще что, Давид, – продолжал Монстр, – не трогай Бифштекса. Этот парень работает на меня.
– Кто, Бифштекс? А я-то думал, он по мелочи фарцует, чтобы кормить себя и свою мать. Оказывается, он целый кооператив двигает!
– Ты меня услышал. Тормозни своего друга, пусть кушает свой паек, но Бифштекса и его людей не трогает. Я им обещал. Это вопрос моей чести, а я себя очень уважаю и данное слово держу. Тебе, кажется, это известно?
В середине марта, за две недели до окончания официального срока стажировки, мне удалось получить справку о ее успешном прохождении и положительную характеристику, и я, счастливый, помчался домой. Жить без общения с Мари, без привычного окружения стало уже сложно, почти невыносимо. Мы тепло попрощались с Иваном и Марком, пообещав не терять связи и по возможности навещать друг друга. И действительно, оказалось, что впоследствии наши жизненные пути еще не раз пересекутся.
Арам снова попросил отвезти в Ереван ювелирные украшения, предупредив, чтобы я был осторожен,
В аэропорту друзья встретили меня как героя, вернувшегося из дальних опасных странствий. Рафа приехал на служебной правительственной машине отца. Вторая машина, старая «Победа», принадлежала моему другу Леону, недавно вернувшемуся с учебы в Москве.
– Ну как, – спрашивали ребята, – интересно проводил время? Доволен поездкой?
Мой рассказ о стажировке и почти законченной дипломной работе никого не интересовал.
– Ты о другом рассказывай: познакомился с красивыми москвичками? – сверкал голубыми глазами Георгий. – Может, летом пригласишь их сюда?
– Ребята, вы что, забыли, что с июня – августа мы начнем работать? А там видно будет. Какие еще девушки?
– Не надейся, Георгий, что он тебя с кем-нибудь познакомит. Луиза сказала, что Давид был с Мари, какие там еще москвички? Но она почему-то раньше вернулась, – добавил Рафа.
В середине марта в Ереване обычно тепло и сухо. После московских холодов, серого неба и постоянной слякоти и грязи город показался мне светлым и чистым. Одним ухом я слушал друзей, их шутки, хохот, и думал о Мари – как она встретит меня? Позвонить или поехать к ней? Она же знает, каким рейсом я прилетаю. Может, она ждет меня у нас дома? Нет, вряд ли, она, должно быть, у себя, с семьей. Как будет правильнее – сперва поехать домой или, наоборот, к Мари, а потом домой?
Мама и папа, с нетерпением ждавшие меня дома, пригласили моих друзей за стол. В те годы люди настолько редко ездили даже в Москву (а уж тем более за рубеж), что каждый подобный случай отмечался, как важное событие.
– Мама, папа, – после двадцати минут общения обратился я к ним, – я хотел бы пройтись немного с друзьями. Загляну еще к Мари и быстро домой.
– Не задерживайся. Мы хотим с тобой поговорить.
На улице я попрощался с ребятами, купил большой букет гвоздик и помчался к Мари. Уже издали, по тому, как был освещен дом и двор, понял, что меня ждут.
Как обычно, калитку открыла мадам Сильвия с сигаретой в руках. Она неожиданно заплакала и долго держала меня в объятиях, с другой стороны меня обняла Тереза. От такого приема я почувствовал себя ужасно неловко. Поздоровавшись с мсье Азатом, я направился к дому. Мари, стоявшая на крыльце, как-то нерешительно и сдержанно обнялась со мной.
За столом говорили о разном – в основном, о Москве и московской жизни. Тереза заявила, что никогда бы не согласилась жить в столице. Климат ужасный, всегда холодно, слякоть, люди страшно неприветливые, все торопятся куда-то. В общем, всем известные истины, но уже в ее интерпретации. Я вяло возражал, что Москва – мировой культурный, политический и экономический центр, там сконцентрирована вся интеллектуальная часть нашего общества, и жить там очень интересно, если у человека есть работа и возможность общаться, а не просто толкаться на улице. На протяжении всего разговора меня не покидало впечатление, что эти симпатичные люди, уже ставшие мне родными и близкими, что-то недоговаривают и им от этого неудобно.