О Милтоне Эриксоне

Хейли Джей

Грегори Бейтсон считался вольнодумцем в антропологии. Мне кажется интересным, что Бейтсон восхищался Эриксоном, вольнодумцем в психиатрии. И Эриксон тоже очень восхищался Бейтсоном. Ни один, ни другой не были озабочены привержен­ностью к определенному пути в своей профессии. Они были ис­следователями того, что считали важным в жизни.

У.: В этом отношении они мыслили очень похоже.

Х.: Знаешь, был один очень характерный для Эриксона слу­чай. Когда он работал в больнице — то ли в Элоизе, то ли где- то еще — к ним поступила буйная больная. Она заявила: “Сна­чала я буду кричать, а потом переломаю пару костей!” Она на­чала кричать, затем остановилась и повторила: “Я буду кричать, а затем переломаю пару костей!” Там было шесть медбратьев, но они боялись к ней подступиться.

Они позвали Эриксона, он

пришел, а она продолжала вопить: “Лучше не трогайте меня, доктор. Я буду кричать и ломать кости!” И он сказал: “Я до вас не дотронусь. Я хочу, чтобы вы продолжали кричать”. Она продолжила орать, и тогда он взял шприц...

У.: Нет, до этого был еще один шаг. Он сказал: “Ладно, по­жалуй, кричать — это ваша работа. Я не собираюсь к вам при­касаться, но вы согласны, если я тоже буду делать свою рабо­ту?” Она ответила: “Если не будете прикасаться ко мне, делайте себе на здоровье свою работу”. Он получил разрешение.

Х.: Он взял шприц и, когда она в крике широко раскрыла рот, брызнул ей в рот из него, и она проглотила лекарство. Тогда она перестала кричать и спросила: “Это что было, снот­ворное?” И он ответил: “Да. Но я ведь не прикасался к тебе, правда?” И она сказала: “Не прикасался”. И еще добавила: “Наконец-то появился доктор, который знает свое дело”.

6. Почему не длительная терапия (1990)

Любопытно, как мало встреч и тренинговых программ прово­дится по обучению длительной терапии. Большинство из попа­дающихся на глаза объявлений приглашают на семинары по краткосрочной терапии. Подразумевается, что каждый знает, как вовлечь клиента в терапию на месяцы или годы. Однако долгосрочными терапевтами не рождаются, ими становятся. У терапевтов не бывает врожденных способностей обрекать клиен­тов на долговременные контракты. Не имея специальной подго­товки, им приходится методом проб и ошибок учиться, как осуществлять бесконечную терапию на практике.

Бытует мнение, что длительная терапия возникла из-за не­умения терапевтов лечить людей быстрее. Однако есть и более достойная уважения точка зрения: для длительной терапии тре­буются особые способности. В конце концов, многие исполь­зуют краткосрочную терапию, потому что им не хватает мастер­ства удержать клиента. Мало пишется и о техниках длительной терапии.

Одним из немногих терапевтов, имевших смелость обсуждать вопрос о том, как удерживать клиента и не допустить его пере­хода к другому специалисту, был Милтон Г. Эриксон. Напри­мер, он предлагал такой прием, предотвращающий уход клиен­та: выслушать клиента и с сочувствием сказать: “Я знаю, как вам трудно говорить об этом. И если вы будете вынуждены опять повторить это кому-то другому, вам будет еще больнее”. Эриксон уверял, что такое простое замечание удержит клиентов от перехода к другому терапевту. Более сложные приемы, раз­работанные Эриксоном для удержания клиентов в терапии, все еще остаются в секрете.

Длительность терапии — один из наиболее важных и спорных моментов этой сферы деятельности, а сейчас на нее еще накла­дывают ограничения страховые компании. Однако в данном вопросе необходимо учитывать мнение клиницистов, а значит, от нас, терапевтов, требуется принять по нему решение. Воп­рос о длительной терапии необходимо рассмотреть с двух сто­рон: первая — потребности терапевта, вторая — потребности клиента.

Взгляд со стороны терапевта

Так как терапия одновременно и призвание, и бизнес, воп­рос о том, как удержать пациента в терапии, может показаться неприличным. Не исключена вероятность подозрения, что ос­новной мотив для длительной терапии — желание побольше за­работать. Лучшее, что мы можем сделать в этой ситуации, — это посмотреть фактам в лицо. Терапевты на самом деле зараба­тывают больше денег на клиенте, который лечится годами, чем на том, кто проходит быстрое лечение. Факт зарабатывания большей суммы денег не может быть причиной избегания обуче­ния методам длительной терапии.

Если мы примем финансовую проблему как нечто такое, с чем должны жить, какие же выгоды получает терапевт от дли­тельной терапии? Даже если кое-кто из терапевтов и не хотел бы задумываться о положительной стороне бесконечной тера­пии, все-таки следует ее обсудить. Это как романтическая инт­рижка: многие не прочь завести ее, но избегают говорить об этом публично.

Было

время, когда терапевты-краткосрочники были вынуж­дены обороняться. Те, кто проводил длительную терапию, счи­тали себя “глубокими” и были весьма самоуверенны, если не сказать самонадеянны. Им нравилось подчеркивать, что крат­косрочная терапия неглубока и поверхностна. Терапевты, рабо­тавшие краткими методами, должны были постоянно приводить результаты научных исследований, чтобы доказать свои успехи и отсутствие корреляции между длительностью терапии и ее ре­зультатами.

Сторонники длительной терапии легко отбрасывали эти дан­ные как не относящиеся к делу. Они указывали на то, что ре­зультаты лечения не вызывают изменений в терапевтических подходах, которые меняются только в зависимости от моды. “Краткосрочным” терапевтам был приклеен ярлык немодных и неэлегантных как в теории, так и на практике. Сейчас, в связи с изменениями, происходящими в страховании, и медицински­ми контрактами, устанавливающими ограничения на длитель­ность лечения, ситуация стала противоположной: “длительни- ки” защищаются, а “краткосрочники” бахвалятся. Придет день, и мы увидим, как сторонники длительной терапии тщет­но пытаются призвать себе на помощь науку.

Мои молодые коллеги не могут помнить Золотого Века дли­тельной терапии и, возможно, оценят одну мою случайную встречу как иллюстрацию к положению дел в то время. Как-то раз я ужинал в одном из парижских ресторанов и разговорился с американской парой, сидевшей за моим столиком. На их воп­рос о моей профессии, я сказал, что руковожу институтом пси­хотерапии. Супруги много знали о психотерапии, недаром они были из Нью-Йорка. Они обрадовались тому, что у нас есть об­щая тема для разговора. Муж сказал, что лечится у терапевта уже двенадцать лет, а жена — восемь лет; терапевтом он называл психоаналитика. Оба они встречались со своим аналитиком не­сколько раз в неделю. Я спросил, помогла ли психотерапия ре­шить их проблемы. Вопрос мой явно их поразил. “Конечно, нет, — сказал джентльмен, как будто задумался об этом впер­вые. — Если бы помогла, мы бы сейчас не лечились”. Я спро­сил, порекомендуют ли они психотерапию другим. Они ответи­ли: “Конечно, каждый должен посещать терапевта”. Мне стало ясно, что их терапевт знает свое дело.

В ходе беседы я заметил, что двенадцать лет, пожалуй, большой срок для лечения. Словно защищаясь, мужчина спро­сил меня, а как долго мы осуществляем лечение в нашем ин­ституте. Я ответил: “В среднем — за шесть встреч. Студенты дольше: приблизительно за девять встреч”. Супруги в шоке по­смотрели на меня, словно жалея, что вообще завели эту беседу. Я же поймал себя на том, что говорю им извиняющимся тоном: “Правда, это в среднем. Некоторых мы лечим довольно долго”. Я даже добавил, чтобы как-то заполнить напряженное молча­ние: “Иногда человек приходит один раз в месяц, и тогда курс из шести встреч длится полгода...” Супруги стали весьма снисхо­дительны и вежливы. Джентльмен посоветовал мне познако­миться с классом клиентов, к которому он сам принадлежит. Защищаясь, я ответил, что мы помогаем каждому страждуще­му, который стучится в нашу дверь. Он сказал, что я ни за что не смог бы провести лечение со специалистами по рекламе, людьми такого уровня, как он и его жена. Ведь их требуется ле­чить очень долго, потому что их работа вызывает такое чувство вины, что во искупление ее они вынуждены отдавать массу де­нег своему аналитику. Мне пришлось согласиться, что наши методы не могут удовлетворить эту особую потребность, потому что в нашей области отсутствует рекламная индустрия такого масштаба. Супруги утратили ко мне интерес и начали разгова­ривать с какими-то итальянцами.

Я обнаружил, что обороняюсь, рассказывая об эффектив­ной терапии, хотя уже тогда велись разговоры, что длитель­ное лечение не приносит результатов. Я также понял, что не знаю, как терапевту удалось заставить ту пару годами ходить к нему, при этом без всякого улучшения. В больших городах существуют тысячи терапевтов, обладающих подобным уме­нием. Если этому и учат, то, скорее всего, не на открытых семинарах, куда может попасть любой. Возможно, эта наука постигается тайно, в ходе личной психотерапии. Я знаю, что в Нью-Йорке нужно учиться в среднем около семи лет, чтобы стать психоаналитиком. Это намного дольше тех нескольких месяцев, которые рекомендовал Фрейд. Возможно, совре­менные подопечные аналитиков более бестолковы и требуют более длительного анализа, но, может быть, это нужно для того, чтобы они сумели познать больше секретных приемов удержания людей в терапии.