О началах, истоках, достоинствах, делах рыцарских и внутренних славного народа литовского, жмудского и русского, доселе никогда никем не исследованная и не описанная, по вдохновению божьему и опыту собственному. Часть 2

Стрыйковский Мацей

В этом же году волошский воевода Богдан Одноглазый послал в сваты к королю Александру прося, дабы ему была королевна Елизавета, сестра его, дана ему женой, [393v] изъявляя желание вернуть те уезды, которые незаконно взял его отец: Цешибесы и Тысменицу. Король это дал на волю королевне, но она никоим образом не хотела позволить, чтобы тот был другой веры и к тому же одноглазый, и ее к этому решению привело то, что в то время королева Казимирова, Елизавета, мать ее, умерла.

О сейме люблинском, о споре духовных со светскими за места в сенате, о походе служебных в Волохию и об отнятии Покутья

Король Александр вгоду 1506, посредством лекaрств от болезни вылеченный, месяца ноября в Люблин на сейм из Кракова приехал. На этом сейме начался спор между светскими господами и духовными об образе и порядке сидения в сенаторском кругу, ибо домогались господа светские, дабы епископы одну сторону королевскую, хоть бы и правую, себе выбирали, и им бы одну отдельную сторону дали. Чтобы тоже от имений своих и доходов церковных, которых более чем король со шляхтой держал, в дело общее военное отправляли. Там после долгих ссор король, принимая сторону духовных, сказал, дабы оные при своих привилегияхи собственности целиком остались.

Там же решено монету новую ковать на общую оборону и начали ковать полгрошики. Духовные тоже побор уступили на солдат, которых король отправил против Богдана, воеводы волошского, сына Стефана, где услугу великую оказали, когда замки некоторые над Днестром у волохов взяли. В то время два молодца [394] красивые, Струсовичи, Щенсный и Юрек, отсоединившись от войска, шли в казачество в Волохию, и, имея пять десятков коней, попали на множество волохов, и, имея возможность уехать, встретились с ними, и большим числом побеждены были. Щенсный сразу же убит был, а Юрек мог уехать, не хотел, говоря: «Боже этого не дай, дабы при своим милом брате горла не дал». Бился с ними так долго, пока его в плен не взяли, а потом его казнили; их весь народ польский жалел долгое время. За это

отомстили служебные сразу же волохам, когда также Каменецкий самих волошских бояр (победив их два отряда) приказал на этом месте пятьдесят вырезать. В этой же битве староста либо Бурколяб хотимский убит был, и Копач, гетман, едва удрал, и потом Богдан должен был примирения просить, которое под условиями получил, хоть Меховский, Ваповский, а также Бельский этой битвы о результате битвы не пишут. Но Кромер, lib. 30, fоl.PE 668, SV 445 пишет, что эта война перемирием окончилась, доказывая это письмами того же Богдана, которые в казне коронной видел.

О приезде короля Александра в Вильно, о возведении царя Шахмата в Ковне, о немощи королевской, о фальшивом лекаре, разорении литовского княжества татарами и поражении Литвы под гетманством Глинского у Клецка

Король Александр вгоду 1506, а согласно летописцу (latоpisiес) седьмого, прямо с сейма люблинского в Литву согласно [394v] Меховскому в день св. Григория в великий пост приехал, ибо его там, как Кромер пишет, послы царя перекопского и ногайского другие ожидали. Слыша также, то, что в прошломгоду князь московский Иван Васильевич расстался с миром, из-за чего Александр после его [смерти] готовился к возврату тех замков и княжеств, которые у его отца Казимира и его самого у Великого княжества Литовского отобрал, ибо в то время распри были большие, как выше показано, между сыном его Василием и внуком Дмитрием за престол великого княжества московского и между другим народом и боярами московскими крупные трения были. Но когда Александр узнал, что Василий, отец сегодняшнего, великим князем став, не стал его дразнить, и, конечно, быстрый вспыльчивый гнев свой (как говорят: «Милый ежик, не колись») усмирив, этот против Москвы поход на некое время, если даст бог, по нашему обычаю отложил. И, желая поступать согласно требованию царя перекопского и сохранить ему [верность] согласно его посольству, собрал господ литовских в Вильно и приказал к себе Шахмата, царя заволжского, из Трок привести, который стоял перед Вильном в разбитых шатрах со своими и оными, которые к нему были посланы от ногайских царьков.

Там его сразу же король Александр осудил как нарушителя перемирия и предателя, что хотел из Литвы убежать, и что до этого, будучи приятелем, ущерб большой литовскому государству [395] около Киева причинил. По приговору господ литовских и русских князем Михаилом Глинским в Ковно на тюрьму был отослан, где потом умер, другие же татары по другим замкам размещены были. Вскоре после этого потом пять тысяч татар перекопских по Подолью, Руси и литовским государствам суровой войной прошлись и более ста тысяч пленных христианских второй раз в нищую неволю в орду без отпора вывели, не говоря о старых и молодых пленных, которых множество посекли и поубивали. И король Александр, в Вильне лежа, что дальше, тем хуже болел, параличом (эпидемией) будучи зараженным. В это время вызвался врач, скорее мошенник, некий Балинский. Он был так назван по жене, когда женился на дочери некоего Балинского под Илькушем. И этот мошенник, как Меховский, при жизни которого это происходило, lib. 4, fоl. 368, и Кромер, lib. 130, также Ваповский, пишет, что хоть был коренным поляком, но называл себя греком по родине и языку, из фамилии Ласкаров, наверняка соблюдая заповедь Христа, что пророк не бывает приятным в отечестве своем. И так своим плутовством прославился, что со всего королевства, и особенно мещане из Кракова к нему жались. И там в Балинах [333] , во всех нищих домах, полные надежды здоровья напрасного, лекарства и чар его употребляли, после него за это осудив. От богатых не брал за одно посещение больше чем по сто червоных злотых, почему его иные сотником называли, а в Краков, как Меховский пишет, никогда из-за наличия других докторов, как сова [395v] на свет, показываться не хотел, хоть Бельский кладет, что в Кракове жил, но ошибается, ибо это лучше Меховский помнит.

333

В Балинах – В Балицах, деревне под Краковом.

Король Александр, когда его немощь прижала, послал из Вильна за этим Балинским, славой его фальшивой обманутый. Не хотел тот с места двигаться, пока ему сперва дано было триста злотых червоных. Взяв тогда с собой аптеку королевскую, ехал в Вильно, где королю приготовил в избе баню (наверняка в заговоре был с Михаилом Глинским), в которую разнообразного зелья мощного в котелки, вторые в горшки наложил, а сверху над паром короля положил, приготовив к этому месту, дабы вспотел, к тому же малмазию, вино мощнейшее говорил ему пить, что есть вопреки всех лекарств. И когда, от избыточного потения устал, просил другого доктора королевского из Блоня [334] , дабы от него силой отвели лекарство смертельное, тогда как по доброй воле не хотел (ибо его в этом князь Глинский защищал). Канцлер Лаский по своей воле, видя короля наполовину умершего, сказал лекаря поймать, посадить и держать его аж до приезда Зыгмунта из Шленска. Однако с помощью Михаила Глинского удрал этот лекарь через прусскую землю, приехал потом в Краков, и на Зверинце в монастыре с женой Балинской жил. Потом на Скалце [335] у монахов жил, оттуда его Мендзеленский, писарь из канцелярии, взял и посадил во двор епископа. Однако потом выпущен был после долгого заточения, дабы не умер. Интересовался же алхимией [396] тайно, на которую одолжил денег у мещан краковских, как Ваповский и Бельский пишут, и удрал прочь от жены. Только и было видать.

334

Из Блоня – давний лекарь королевский Мацей из Блоня, каноник гнезненский.

335

На Скалке – в Кракове над Вислой, где находится монастырь св. отцов паулинов.

Так король Александр в Вильне лежал, чем далее тем хуже параличом иссушиваемый, и частично по приговору божьему, частично по приговору этому Табора, епископа виленского, на радомском съезде сказанном, частично из-за предательского и фальшивого доктора мошенника болел. И господа литовские, как Кромер пишет, друг друга ненавидя, особенно Глинского, грызлись и к тому же королевский гнев был ниспослан, и каждый из них интерес свой стерег. И никакого старания для Речи Посполиты не имели. Татары перекопские, такое их плохое положение видя, сразу же сложив оную первую недавнюю добычу и немного отдохнув, с большой мощью вновь в литовские государства вторглись в месяце августе. И в это время король выехал в Лиду двенадцать миль от Вильна. Кромер сомневается, по какой причине, ибо Меховский пишет, что король, услыхав об этом вторжении татарском, приказал всему рыцарству литовскому против них двинуться. Но этого Литва так сделать не хотела, по уговору Глинского, который на стремился к тому, дабы сам король персоной своей, хоть больной, при войске двигался. Приказал Александр в носилках, а Кромер пишет, на возе, в Лиду проводить, желая показать, что он и в последнем издыхании за подданных стоять готов. Ваповский также в своей хронике, которая в свет не вышла, пишет, [396v], что, в Польшу умышленно двигаясь и желая там брату Зыгмунту, князю глоговскому, всю власть польского и литовского государства поручить и дать, самому изза -неизлечимой болезни, что далее тем более умножающейся, остаток жизни в мире провести.

Летописцы же литовские свидетельствуют, что король Александр в году 1507, он должен быть 6, приехав вскоре в Вильно из Польши и немощным будучи очень из-за болезни параличной, созвал сейм в Лиде. А также великая княгиня Елена, видя смертельного, за ним приехала, и, когда те в Лиде были, то некое время, как Кромер пишет, шляхтич приехал рассказывая, что татары едва на один день езды от Лиды разоряют и унижают. Показывал тоже рану от стрелы татарской на лице, что даже едва со скоростью коня от их рук ушел. Другая же новость такая же пришла, что царевичи перекопские, каклетописец свидетельствует, Битикирей султан, и Бурнас, султан, пришли с двадцатью тысячами людей. И Кромер и Меховский кладут их числом тридцать тысяч. Под Слуцк стемились и к Новогрудку, но господа еще не до конца верили, потому князь Михаил Глинский, который при короле жил, несколько Рацев, своих мужественных солдат, послал, дабы точнее все выведали. Но и Рацы, недалеко отъехав, на отряд татар почти попали, и, вступив [397] с язычниками смело в битву, девять их убили, иных разгромили, и убитых головы срубленные к господину своему на копьях воткнутые принесли. Был страх большой около короля, в Лиде больного. Показалось потом всем [неуместным], дабы король в Вильно в носилках изза тряски и – неудобства дороги каменистой был отнесен. Шляхта же вся, видя над Литвой угрозу, к Лиде к королю собралась. Там король, гневаясь сам на себя, что на коне не мог сидеть, Станиславу Кишке, гетману великому, и Михалу Глинскому все дела над войском литовским, которого было полетописям десять тысяч, а по Кромеру, Меховскому и другим, семь тысяч собралось, поручил, к брату Зыгмунту послал, дабы быстрее приезжал в Литву, так как независимо от того, жив был король или умер, Литва проиграла либо выиграла, его пребывание в войсках в то время было бы очень нужным.

И вести за вестями регулярные приходили, что татары, набрав двадцать тысяч люда конного, как на подбор мужественного, в Лиду напористо тянутся. Короля полуумершего Войцех Табор, епископ виленский, Ян Забжезинский и Ян Лаский канцлеры, с королевой Еленой днем и ночью в Вильно провожали и несли его в носилках между двумя конями, меняя их часто, на которых сидели вместо ездовых Николай Русоцкий, который был потом господином Беховским, и Ян Собутка, канцлера Лаского приятель.

И татары, придя в Новогрудок, переправились [397v] через Неман, и встали около замка Лиды в миле, а другие в полмили. Там же костелы, дворы, и села жгли, и, видя это, господа литовские были очень грустные из-за такой жестокости. Собралось их на одно место десять тысяч, так как не могло быть столько в такое короткое время, и послали несколько людей за языком. В миле от Лиды нашли несколько сот татар, и жгя их лагеря, там же на голову победили и немало живых взяли в плен, и головы других в сумках для еды принесли. Татары, увидев, что уже сила над ними, вернулись назад, и господа со всеми людьми пошли за ними к Новогрудку, желая ударить в лагерь, где сами царевичи стояли под замком Клецк, имея весть от пленных татарских, что еще до царевичей татары из отряда не пришли. Потому, сразу поручившись господу богу, выехали из Новогрудка 4 августа, в понедельник вечером, уже перед сумерками. Тянулись мимо Остажина и на следующее утро, во вторник прибежало немало людей от Цырына и от Полонка, говоря, что татарские уже недалеко войска ходят. А наши, не отдыхая, тянулись к Полунке. Перешли бродом первые люди, над которыми был старшим Юрий Пац и Иван Сапига и попали на пятьсот татар, идущих с отрядом в Клецк, и там их всех на голову победили и много пленных взяли. А те, которые удрали в лагерь, царевичам весть дали, что войско литовское идет, и царевичи [398] к битве подготовились, и уже там наших ожидали. А наши со всем войском этого дня, во вторник, в деревне Липьей ночевали, а на следующий день в среду, шестого дня августа […] [336]

336

Шестого дня – текст в этом месте обрывается.

Мацей Стрыковский к милому читателю [398v]

Знаю, читатель, читатель милый, что для тебя это дело странное, Что нашa Муза кажется тебе противной, Которaя сперва писалa ритмом кровавые бои И выводилa из темноты боевых предков твоих Когда сильно стихом своим с охотой работалa, Доказательно историков всех перечислила, Желая показать сарматам дела умелых дедов Как в зеркале, от различных историй примерами, Теперь же простой речью перо свое провожу, Не знаешь, что этой Минерве, святой, мешает, Что легко рифмы свои побросала оные, Которые сперва громко звучали на все стороны. Этим же стихом дали мы сперва Гонца Добродетели, В котором истинных шляхтичей имеются приметы. Есть и примеры истории древней разные, И титулы хвастливой шляхты с мерзавцами напрасные. Там Сафо всеми рифмами нашими руководила, Генрихов въезд же мерзким, простым стихом писала. И форм коронации, и как удрал потом, Презрев польский скипетр (наверняка так Бог хотел): Затем, едва отдохнула Муза нашa от трудов, Великое дело предприняла вновь, и без платы, Когда Кромера польского издать я готовился Но охоту нашслучай иначе направил. [399] Ибо для видения мира в Турцию отъехал. Где однако отчизне своей служить не пренебрег, Где Назо к Томитам [337] суровым был изгнан, И где Бахус размножился среди вин, пьяный. Где этот Геркулес гидру с быком убил смело, И где имеет имя морское, от твоей смерти, Геле Где Фаэтон перевернул вместе с собой воз солнечный И где Икарус титул дал морю вечный. И где в странных делах переменялся Протеус И где тоже франтом стоял король тракийский Тереус, Где Леандер к Гере своей смело плавал, И с ней обоюдную любовь и смерть получал. Где царь персидский Ксеркс мост через море ставил, Через которое вооруженных семьсот тысяч переправил, И где Ясон к Хольхам через море плавал, Где золотую шерсть добыл, за которую работал Где Парнас, Геликон, Гипокрен преславный, Которые музам ученым посвятили век давний. Где Медея предательски отца обманула, И где Цирцея со своей сестрой чары вымыслила. Где греки с троянцами вели бои суровые. И где Улисс блуждал, уступив дорогу. Где скaлистые Балканы облаков достигают. Где грек, албанец, македонец в неволе стонут, [399v] Где тоже мультанские поля и волошские страны И где Бессарабская волость стада овец дает. Посетив это, с охотой все стихом описал Что сам своим глазом видел и что собственно слышал. И издал на светтрактат: «О свободе Как ее стеречь, как ее защищать из побуждений искренних». Издал также предостережение, о чем турки советуются, И как с Амуратом пограбить Польшу судят. Издал их поступки военные, домашние И в бунте с царем своим как имели разговор. Этим весь со старанием труд поднимал И расхода отчизне не жалел, Но когда сейчас тяжкое дело сверх сил моих Взял перед собой, желая вынести этих предков моих Которых темнaя ночь лет хранит из-за гнусности письменности И святых историков мерзкой небрежности. Когда почти к границе с радостью приходил, Дабы после тяжелой работы выдохшись охладился, Сразу же Зоилус звал, который клем проклятым Как пес привык всегда портить мысль наукам святым. Святым, ибо от самых святых происходят мудростей И из источников, которые я не достиг по суждению божьей глубины, На которые Зоилус мерзкий напрасно думает Ибо дару Божьему его яд не вредит. Что же, Зоилус, получил? Труд Гомеровый Очерняя, когда попал сам ты в силки приготовленные.[400] Что был провешен на крючок за мерзостисвои, Также тоже будут висеть наследники твои. Потому, Зоилус мерзкий, со злостным языком, С ласковым нас не поссорить никогда читателем. Сколько их осмотрительных, рассудительных, имеющих ум в голове! И которые знают, что святые воздадут поэту. Который, что времен наших неудачных проходят И что Мароны с Гомерами не родятся, Которые бы громкой трубой войны гремели славно И возводили из темноты стихом предков давних. Не удивляйся, почитатель, время этому вредит Что меценаты оные щедрые не родятся. Щедрых, которые бы музу святую спасали И слуг Аполлоновых благодарно трактовали. Потерял бы отчизну свою близкую к Кремоне Маро, когда войны продолжались сразу же, в волошской стороне, И плакал Мелибеус над козами и овцами своими Взглянув тебе, о Титир, в лесу времен твоих Когда ты под буком широким Буколики пел, И на тонкой пищалке из овса едва зевал. Полийонову со взгляда, который пашни твои Вернул эти родные, из-за причин твоих Вознесся в небо сынa его в Буколиках Дал ты хозяйство все в Георгиках Только к тебе, рассмеялся этот Меценат щедро И взбогатился, сразу же, и почтил пристойно. Потом, когда даром Августа был пробужден, Сразу же Энеиду громче стократ пел струны, [400v] Оружие, мужа воскресая, после чего Троя та Стихом твоим ожила, хоть была разрушена. Ожил и народ римский императоров преславных Которые были темнотой закрыты слет давних, И Марцелюс, и за это дочь императора была, Когда тебе по пятьдесят корон за каждый стих давала. Пусть будут Меценаты, вдруг увидишь много Маронов, которые будут писать стихсмело, Кровавые бои описывая, из которых потомки Увидят, как искали славы их предки. Потому, о Муза, отряхнись о[d] сна давнего, И позже стихом триумф победы славной Высчитай, сколь достойных мужей Литва в то время имелa, Перед которыми татарской орды суровость дрожалa. Вспомни бьющие правые руки, вспомни их умения И бессмертной славе отдай к вечности Дабы так их имя вечно потомкам светило, И к обороне отчизны эту охоту в них разжигало!

337

Томитов – Томи, сейчас Констанца в Румынии, место ссылки Овидия.