О началах, истоках, достоинствах, делах рыцарских и внутренних славного народа литовского, жмудского и русского, доселе никогда никем не исследованная и не описанная, по вдохновению божьему и опыту собственному. Часть 2
Шрифт:
О разорении русских и покутских стран волохами, и о смерти Стефана, воеводы их воинственного, и о сейме люблинском
Стефан, воевода волошский, послал войско свое во все русские стороны, к Волохии прилегающие, между Днестром и горами Сармацкими либо татарами лежащие, которые Покутьем зовут. Без сопротивления пее овоевал и во власть свою покорил, говоря, что эту страну поляки незаконно у Волохов отняли. Потому король Александр года 1503, приехав из Литвы, созвал сейм общий в Люблине на день Си[zу]мо[nа] Юды [322] для рыцарства Короны Польской, на котором советовались о Покутьи, которое к себе присоединил волошский воевода Стефан, и приняли его в то время по служебному обычаю рацкому либо гусарскому, с копьями и со щитами. Этих же солдат король Александр послал в Волохию на весну будущую вгоду 1504, которые волошскую землю в отместку топтали так долго, пока Стефан, воевода волошский, не уступил покутские замки, которые своими занял. Сам он тогда на ноги подагрой болел, и от этой потом немощи в этом же году умер. Этот Стефан, воевода волошский, был хитрым и везучим, ибо турок полтора ста тысяч однажды победил, не говоря о других частых и значительных укольчиках. Он же Матиаша, короля венгерского воинственного, из земли волошской выгнал, победив при нем великое войско венгров и ранив самого [короля] тремя выстрелами в городе Бани, и после этой победы отнял у него и чакельскую землицу [323] . Он татар многократно побеждал, как и нашего короля Альбрихта, [385] вопреки надежде наших, заключив после с ним спокойно мир. И о нем может каждый историк изза такого– везения большого и малочисленности войска в хроники писать. Об этом волоши и мультаны поют регулярно, в каждой беседе, на сербских скрипицах поигрывая, своим языком: «Стефан, Стефан воевода, Стефан, Стефан воевода, бивал турков, бивал татар, бил венгров, бил поляков». Когда я ехал с Тарновским в Турцию, видел в Букореште, престольном городе, и дворе господаря мультанского, у которого мы были на приеме, картину нарисованную, на которой был роста высокого этот Стефан с короной королевской и жезлом старосветским на стене светлицы господарской комнатной; зовут его тоже волоши «Кара(то есть: дорогой) Богдан Стефан», за [z] все его неописуемые умения считая его святым. Оставил после
322
На день Симона Юды – 28 октября.
323
Чакельская земля – земля Шеклеров, которые жили в восточной части Семиградья в средневековой Венгрии, где создавали автономную территорию, взамен за это защищали границы.
В этом же году 1504 король Александр, в Кракове перезимовав, ехал в Пруссию на весну, где от городов прусских присягу взял и мастер прусский новый, Фридерик, не желая присягу давать, в Германию, родное саксонское княжество уехал, дабы иметь законную отговорку.
О сейме в Бресте Литовском и незаконном гневе короля Александра на господ литовских по обвинению князя Глинского
В году 1505, не четвертого, каклетописец кладет, созвал король Александр сейм в Бресте литовском, на который приехал из Кракова, одиннадцатого дня января, в четверг, имея на господ литовских гнев без причины. Этот гнев Александра был вызван тем [385v], что князь Михаил Глинский дал некому Андрею Дрожде [324] , даннику этого же Михаила Глинского, Лиду, как Кромер пишет, отняв ее от Ильинича [325] . Ильинич уехал с этим к господам советов литовских, сперва к Войцеху Табору, епископу виленского, к воеводе троцкому Яну Забжезинскому и Станиславу Янговичу, которого Меховский и Кромер Зауновцем именуют, к старосте жмудскому, к воеводе полоцкому Станиславу Глебовичу и к Станиславу Петровичу Кишке, наместнику смоленскому. Эти господа взяли грамоты королевские, двоюродный брат Глинского, конюший виленский, высказался за как летописец свидетельствует, которые дал ему, когда его возводили на Великое княжество Литовское, это в грамоте так стоит, что не имеет права никакой должности отнимать, только кто бы поступком своим заслужил бы потерять честь и горло. Потому господа согласно закону не допустили Дрожджу до староства лидского, но вернули Лиду Ильиничу, и король, пребывая в Кракове, услышав об этом, разгневался на господ, а Глинский регулярно на короля наговаривал, дабы за это господам литовским мстил, и особенно Забжезинскому. Как то, будучи на сейме в Бресте, Глинский, имея ласку королевскую, привел при короле то, что у Забжезинского Троки взяты были и даны они были сыну воеводы виленского Николаю Николаевичу Радзивилу, который был подчашим у короля Александра и наместником бельским, а Иленичу, старосту лидского, приказал поймать и в тюрьму посадить, а господам советом приказал к себе на глаза не попадаться. Потомлетописец ведет [386] речь свою, а Меховиус lib. 4. fоl. 364. саp. 81, при жизни которого это творилось, Кромер тоже. lib. 30. PE fоl. 66, SE fоl. 442. Гербортус lib. 19. саp. 5. Бельский fоl. 285, и т.д. доказательно пишут, что король, напуганный этим, господам литовским приказал на сейм перед собой встать, разгневавшись на них по той же причине, каклетописец свидетельствует, что не допустили на лидское староство упомянутого Дрожджу. А князь Михал Глинский, маршал дворный литовский, человек в чужих сторонах, в Италии, в Испании и на дворе Максимилина императора, также [w] войсках его, бывалый, в делах рыцарских опытный и у монархов посторонних хорошо себя показавший, русского ордена будучи, большие державы с замками, и почти половину литовского государства держал, после чего много шляхты, особенно русской, на свою сторону перетянул, из-за чего опасались господа литовские, дабы Великим княжеством Литовским, увидев время, не овладел, и на Русь столицу не перенес, презрев Александра, который потомства не имел. И говорено было во всеуслышание, что он, садясь на Великое княжество, стал на горло предательски Александру и был [w] великой ненависти у господ литовских. Но самого Глинского, который был самым первым в ласке короля Александра, меньше всего такая репутация волновала и, конечно, явную неприязнь с господами литовскими вел. Имея такую причину для этого, что запретили Лиду взять Дрожджу, обвинил их перед королем, якобы они его величеству были неугодны и непослушны. [386v] Также, ему регулярно в ухо шепча, привел его к тому, что король Александр Забжезискому, Станиславу Кишке, Глебовичу, Жарновскому встал на горло и хитрые силки на них готовил, говоря ему, что пока в Литве эти господа как минимум три горла не дадут, до тех пор в этом княжестве распри будут. А это советовал Глинский заговорщически, чтобы таким образом, легко [rj], избавиться смог от противников главных, и смог бы после этого княжество Великое Литовское с Русью у Александра отобрать, к чему и стремился. Но поскольку король Александр не мог то приказать, что ему Глинский советовал, как Кромер пишет, то среди Литвы из-за великого могущества и могущества этих господ и народной скорби всей Литвы, вызвал их на этот сейм в Брест, желая их там покарать, [w] в замок их закрыв. Плохо бы уже у них со здоровьем, должностями и уважением, если бы их Ян Лаский, канцлер коронный, как Меховский пишет, не предостерег. Потому господа литовские, предостереженными будучи, на замок не хотели въехать. Этот же канцлер Лаский с господином из Освенцима, каноником краковским и исповедником королевским, короля Александра от это предприятия отговаривал. И признавался канцлер коронный Лаский, говоря, что хочет в Польшу вернуться, нежели при этой вредной распре быть. Так король более скромным стал в этой азартности против господ литовских, только у Забжезинского троцкое воеводство взял. И сразу же из Бреста король Александр послал к царю заволжскому Шахмату, который, бедняга, перекопским царем побежденным будучи, [387] был в то время в Вильне под стражем храним. А когда приехал царь Шахмат к Бресту, встретил его король Александр перед городом, как Кромер пишет, в пяти милях с украшенными свитами господ коронных и двора своего, и ставил шатры на поле, и говорил сукон много настлать там, где царь должен был с коня сойти, и этим сукном аж в шатер королевский идти. Король его встретил, взял с собой в шатер и посадил, как летописец свидетельствует, по правую сторону, как товарища. И, сидя там, король Александр и царь заволжский посвятили в рыцарство много поляков, литовцев и татар. Затем его король взял в Польшу на сейм радомский, не сендомирский, как летописец бредит.
324
Андрею Дрожде – Андрей Дрощ (Дрожча, Жрожджа), Москву и с Глинским туда ушел.
325
Ильинича – Юрий Иванович Ильинич, маршалл надворный, староста брестский. Умер в 1526.
О смерти великого Ивана Васильевича [326] , московского князя
В году 1505, как Бельский, Ваповский и Меховский lib. 4, fоl. 576, саp. 85, и Кромер свидетельствуют, а летописец, написав 1503, ошибку на два года делает, что ему не впервые, Иван Васильевич, великий князь московский на исходе месяца ноября умер. Наисчастливейший это был монарх русский над другими, ибо из татарской неволи, которую предки его издавна терпели, умением своим выбился и самих татар несколько орд подчинил. Казанскую, перминскую, сибирскую, ляпонскую, хугерскую, откуда венгры вышли, стороны и болгарские, астраханские, заволжские страны в Азии на восход солнца аж до моря Каспийского, по московскому Хвалынского [327] , частично подчинил, часть под мощь свою покорил. С [S]федами, с лифлянтами, с филяндами удачные войны вел, [387v] Литовского княжества семь десятков замков и городов с Новогродом Великим отнял, и страшен был для всех соседних народов. В Москве пьянство запретил, и пять сыновей: Василия [328] , Юрия, Димитра, Семена, Андрея наплодил, и Галену, дочь, которую дал Александру, великому князю литовскому, затем королю польскому, в брак. Есть обычай в Москве старшему сыну вступать на престол отцовский по праву наследия, но так как этот умер еще при жизни отцовской наследник, то Иван Васильевич сына его, и внука своего Димитра, как Герберштейн пишет, обозначил и обычными церемониями возвел и после смерти своей великим князем московским назначил. Затем, по совету второй жены, гречанки, отменив свое первое решение, Габриэля, сына, которого от той гречанки имел, который потом был именован Василием, на великое княжество после смерти своей поставил, и Димитра, внука, в Углич [329] в тюрьму послал. Умирая же, Иван Васильевич внука этого Димитра из тюрьмы к себе призвал, и, извинившись перед ним, первое ему место после смерти своей править дал, на Великое княжество московское вернул.
326
Ивана Васильевича – Ивана III (1462–1505).
327
Хвалинского – Мацей Стрыковский считает, что море Хвалинское это море Каспийское, другие усматривают под этим названием море Черное.
328
Василия – Василий III царь московский (1505–1533).
329
В Углич – Углич, город над Волгой.
И когда умер сам, сразу же Василий, сын его собственный, Димитра в тюрьму посадил, и сам полностью Великим княжеством родным овладел, сын которого, сегодняшний Иван Василевич [330] , по такому же имени, как и дед, аж до нынешнего времени, удачно путем его идя, господствует, ибо и этот не меньшей частью литовского государства взял Полоцк и славным удельным княжеством овладел. Татарам перекопским дорогу к своим государствам загородил [389] и Лифляндию почти всю пристегнул (которая миль сто длиной, сорок шириной государство свое при правлении мастеров от Жмуди до Финляндии растянуло).
330
Иван Васильевич – Иван IV Грозный (1530–1584), великий князь московский, а с 1547цар ь, сын ВасилияIII, при малолетстве которого правила его мать, Елена Глинская.
В году 1577 ПЛ «на бога и людей сенаторов, которым были важны посты и напрасные титулы», во власть свою покорил замки портовые над Двиной, чему я сам был свидетель, более смехом, чем страхом, при добровольной сдаче изнеженными предателями.
О сейме в Радоме с литовскими и польскими господами, на
Король Александр в этом жего ду 1505 приехал с сейма Бреста Литовского на сейм в Радом на день всех Святых, на который взял [z] собой Шахматa, царя заволжского, и оставил его впереди в Новом Городе в Мазовше под стражей. Затем, когда господа польские и литовские съехались, призван был ко кругу сенаторскому Шахмат, царь заволжский, который смело, доказательно, серьезно и с большой красотой жаловался долгой речью на короля Александра, и на господ польских и литовских, что от них напрасными обещаниями был призван против царя перекопского на помощь из далеких сторон Сатиских, заволжской орды, аж от моря Каспийского, или персидского. Потом, когда с войском им на помощь притянулся, оставленным и почти прямо на мясную бойню выданным будучи, после чего из-за них царем перекопским побежденным будучи, войско великое и все имущество рыцарское и сокровища [389v] потерял. Напоследок, когда к ним, как к приятелям и товарищам присяжным удрал, не меньшую муку, как будто бы от неприятелей главных, получил, ибо вопреки святому соблюдению присяги узником и пленником его считали, и под стражей, почти в темнице, вплоть до нынешних времен его держали. «Но Бог – так сказал, с плачем руки вверх подняв – добрые все и злые дела отплатил мне, и король, перед которым ровно стану в этом деле, когда рассудит, то за нищету, потерю мою и поруганную присягу отомстит сам справедливо, в осуждение короля Александра, нарушителя клятвы и обещаний своих!» Напоследок просил, можно ли ему было бы отъехать, и вернуться в свою орду заволжскую. На это ответ взял от совета польского, что «Ни на Богa, ни на короля, ни на нас вины накладывать не должен, лишь сам на себя, и это потому, что ты согласно слову договора и присяге не поступал. Ибо когда ты у Киева лежал, то, вместо обороны либо помощи твоей, люди твои нашим подданным ущерб делали как одни неприятели. Около Киева был ты прошен киевскими горожанами и от нас позволение имел, дабы ты лежал своим людом на границе московской под Стародубом, и там себе пользу добывал от неприятеля нашего сторон, чем здесь, вблизи Перекопа, где всегда Мендликерей, перекопский царь, на устье стоял. Там далеко был бы более безопасным всегда, людей, имущество бы не утратил, не обманул так бы как своих, как королевских, так и Великого княжества Литовского людей, которое своим упором потерял. Третье, еще хуже, что ты в Турцию поехал без нашей воли, хоть и неудачно, знаем зачем, но это сам домысл показывает, [390] что к нашему ущербу». После этого Шахмат повесил голову, и просил уже ни о чем другом, лишь бы ему помогли имущество свое отобрать от перекопского, либо ему бы позволили братa его послaть в землю татарскую к братьям ногайским царям за помощью, с помощью которых бы мог вновь свои близкие желания достичь. Этим его было порадовано, что это король сделает, лишь бы мог людей так быстро на это собрать.
А в то время посмотрел по людям, которых было довольно много, указав рукой: «А эти, чего бы тоже не бились когда нужно? Зачем вы их прячете?» Отвечено ему, что здесь не в Татарии, не все у нас на войну ездят, одни работают на пашне, другие к ремеслу и другие на службу Божью, иные на дела судовые, и на укрепление замков работают. Потом позволено ему брата, казака, послать к братьям его, ногайским царям, за реку Волгу, так как просил, чтобы его братья спасали и помогли ему же к его собственности и людям прийти, у перекопского царя. Ибо потому надеялся на своих татар, что как только увидят шапку его, сразу же к нему пристанут, по этой ли причине был весел после хороших проводов.
На этом же сейме об обороне против татар господа коронные с королем решали и некоторую шляхту за разбой и грабеж осудили: Осуховского и Мышовского (не Мышковского добродетельного шляхтича и древнего, как печатник в первом издании Бельского ошибся), и русиновская помещица, в кожах, с острогами, с мечом, в одеянии мужском, в котором она была схвачено, была повешена. И на оборону общую Малой Польши шляхта по 12 грошей с саней на солдат уступила. Но Великополяки этого позволить не хотели [390v]. На этом же сейме в Радоме господа литовские, желая невинность свою показать и не желая дольше в незаконном гневе быть у короля Александра, из-за обвинения отвратного Михала Глинского, просили об этом у господ польских, дабы обратились к королю. Господа польские по их просьбе просили короля Александра, чтобы им гнев свой отпустил, а король по этой просьбе господ польских обещал их в ласку принять, как только в Литву вернется, их землю природную. Там епископ виленский Войцех Табор начал королю говорить, как летописец свидетельствует, такими словами: «Милостивый король, напрасным был гнев твой королевский на нас по причинению некоторых людей, ибо против тебя, господина нашего, не стояли мы и не противились тебе, а защищали права и привилегии наши, которые мы имели. А так, милостивый король, я, как литовского государства и тебя, как великого князя и господина нашего пастырь, должен тебя, господина своего, от этого отводить, дабы ты, господин, права наши и законы для нас полностью сохранил, если бы хотел их кто ломать. Дай Боже месть такому каждому!» И только это епископ выговорил, тотчас же короля хватил паралич, как этот желетописец свидетельствует. Потому король Александр, параличем зараженный и заболевший, из Радомa в Краков ехал для лечения, и господа литовские, лучшую надежду имея, с лаской королевской в Литву Шахмата царя проводили, согласно приказу королевскому, и в Троках его пристойно и щедро к приезду королевскому постaвили и других тоже его мурз и слуг по лежакам разделили, и Шахмат сам зарекся и обещал короля постоянно ждать. Потом приехали послы, с восемью десятками конных татар от ногайских царьков [391] в Вильно в посольстве к Шахмату, к которому на разговор были свободно пропущены, и тогда так долго с ними на охоту и на прогулки ездили и общались. Были содержаны деньгами и одеждами господами литовскими щедро. Усмотрев время, Шахмат, вопреки присяге и обещанию, со всеми своими татарами, скольких коней имел, из Трок тайно удрал. Но Олехном Монивидовичем, Сновских и Доростайских предком, наместником троцким, и другими дворянами королевскими литовскими ночью и днем у Киева был догнан, связан и на Троки отвезен, под стражой бдительно был храним. А в то время, когда король Александр в Польше болел, приехали послы к господам литовским от Медликерея, царя перекопского, наставляя, что если бы угождали ему, подобно их предкам, которые дяде Мендликирею угождали и Шахмата в тюрьме держали, то обещал им мир и вечную помощь на каждого их неприятеля, на которую им как сопредельный и сосед близкий быстрей, чем Шахмат с далекой ордой своей успеть мог бы. Поверили тогда предательским словам Мендликерея господа литовские, и миссию посольства его до приезда короля Александра отложили. А Шахмат, царь заволжский, бедняга, в тюрьме у Литвы будучи, когда дело свое трагичным видя, наставлял господам литовским, дабы предательскому Медликерею не верили перекопскому, говоря, что он этим моим невинным заключением не должен был успокоиться и в ваши [391v] страны слать [войска] на унижение должен был, и сразу же исполнилось пророчество Шахматово.
О суровом разорении литовских государств татарами около Слуцкa, Новогродa, Минскa, Витебскa, Полоцкa, Лоевой Горы и о виленского города обнесении стенами
В году 1506, как литописец свидетельствует, но должно быть 1505, согласно Кромеру, Меховиусу и другим, пришел царевич перекопский, сын Мендликерея, царя перекопского, султан Махматкерей с братьями своими, султаном Биткиреем и сулатном Бурбунасом, и со всеми силами татарскими. И пришли к Днепру на Лоеву Гору, и там, через Днепр переправившись, сам Махметкерей пошел под замок Минск в середину Литвы и под Слуцк послал двух братьев своих, Битикерея, султана, и Бурнаса, султанa. И пришли в день святой, на день госпожи Марии Вознесения в пятницу под Слуцк, на котором княжна Анастасия [331] заперлась с дитем Юрием Семеновичем, сегодняшнего князя Слуцкого Юрия отцом. Так вокруг Слуцка разоряли и до замка, зная, что только в нем княжна была, штурмовали, метанием занимаясь и огонь подкладывая, но мужественно защищались случане, которых обязывала обещанием и просьбой Анастасия, княжна, дабы единственного наследника своего от угрозы язычников постоянно защищали. Также большое число татар под замком пало, ибо шляхты и князей других в то время много у этой княжны Анастасии на Слуцке служило. А сам старший царь, Махмет, султан, стал в этот же день под Минском лагерем, и пустил [392] отряды под Вильно и в завилейскую сторону, а также к Витебску, Полоцку, к Друцку и на все другие стороны литовские и русские. А эти два царевича, братья его, минувши Слуцк, пошли к Новогродку, и в то время господа литовские все были в Новогродке, совещаясь между собой, что же должны были с этим делать. Король по наговору Глинского гневался на них. А то, что их обещал к ласке допустить на сейме радомском, как только бы приехал в Литву, то, поговаривали, что якобы Глинскому отдать то должен был. И узнали татары о господах в Новогродке, и еще быстрее поспешили к Новогродку, ибо этот совет те не об обороне Речи Посполитой, но о делах частных созывали. Господа, видя также внезапное нападение, из Новогродка выехали за Неман, и татары, придя к Новогродку, не нашли никого и гнали господ за Неман и дальше, и великий ущерб тошил, только замок Горностай с другими защитился. Монастыри и церкви огнем пожег в земле литовской, а в Полоцке, в Витебске и в Друцке много ущерба причинил, и суровое кровопролитие в то время над родом христианским устроил, и без потерь в живой силе вернулся назад. Также брат его, султан Битикерей, и Бурнас, султан, вернулись от Новогрода с большим пленом и имуществом людей самых свыше ста тысяч, как Меховиус, fоl. 368, lib. 4, сap. 82, Ваповский, Бельский, и Кромер, lib. 30, fоl. 669, PE, SV, 444, свидетельствуют. Из Руси и из Литвы их вывели, так что на каждого татарина по двадцать пять христиан пленных взято было, кроме убитых. И не считают упомянутые историки польские татарского войска, лишь quinquе milia еxpеditоrum Tartarоrum, пять тысяч перебранных тaтар, хотьлетописцы свидетельствуют, что на три отряда разделились и пошли мимо Слуцка в орды, немного люда своего потеряв. А после отхода татар был отдых в Минске и в других городах литовских.
331
Анастасия – дочь последнего князя мстиславского, была женой Семена Михайловича, князя в Слуцке и Копыле.
В эту же осень великий князь Василий Иванович московский послал брата своего, князя Димитра Жилку, и с ними воеводу своего наивысшего, князя Федора Ивановича Бельского [332] , и других много воевод со всеми силами московскими, конями и пешими людьми, через витии-письма к войне набранных, рекой Волга на Махмет Эзъелея, царя казанского. И, придя к Казани, обступили замок со всех сторон землей и водой штурмуя. Затем вышли люди вооруженные, по призыву набранные, из воды на берег под замок [393] и татары конные, приехав, всех побили и другие удирающие утонули в озере Поганом и в Волге реке. А на тех, которые в баржах на воде стояли, пришли на них бури с ветрами великие, что едва не все утонули. Только князь Димитр, брат князя великого московского, с князем Федором, воеводой с малой свитой едва удрали, и которые были московиты конные, берегом пришли под замок. Этих также едва ли не всех татары побили так, что их очень мало удрало. После чего большой ущерб в людях и в имуществе военном татарами в то время князю великому московскому был.
332
Федора Ивановича Бельского – князь Бельский, впутанный в заговор убийства Казимира Ягелло, в 1481удрал в Москву.
В этом же году Елизаветa, вдова Казимировa, святой и благочестивой жизни госпожа, которая Речпосполите Польской и Литовской много доброго освященным своим потомством причинила, долг последний [z] тела смерти заплатила. В Кракове, тамже на замке сыном Александром, королем польским, великим князем литовским, похоронена с почестями в той же часовне, где король Казимир лежит, муж ее славной памяти.
А в этомго ду 1506 вильновцы и господа литовские этим страхом татарским, как Меховиус и Кромер свидетельствуют, потревожены были и стены вокруг Вильна обвели и замки укреплять начали.