О себе, о людях, о фильмах
Шрифт:
Немецкий солдат неожиданно встряхивает руку горничной и быстро выходит из кадра.
Он подходит к Пышке, трогает ее за плечо, ведет к дилижансу. (Пышка машинально повинуется ему.) Подводит Пышку к дверце, хочет подсадить. И тогда, словно очнувшись, Пышка резко отталкивает руку немца.
Она гневно смотрит на него. Она, нагнувшись к нему, шипит:
— Бош, пруссак.
И лезет в дилижанс сама. Немец, подумав, растерянно оглядывается.
Смотрит на него горничная, явно опечаленная его отъездом. Смотрит хозяин и офицер.
Немец
Кучер дернул вожжи, взмахнул кнутом. Тронулись на аппарат лошади.
Дилижанс выезжает из кадра. Двор остается пустым. Расходятся зрители на заднем плане.
Уходит офицер. Уходит горничная. На крыльце остается один хозяин.
Он стоит на крыльце монументальный, огромный. Он зевает. Зевает во всю пасть. Отзевавшись, поворачивается.
Уходит в дом. Пустое крыльцо.
Слева направо, на аппарат проезжает дилижанс.
Справа налево, на аппарат проезжает дилижанс.
Слева направо, от аппарата проезжает дилижанс.
Справа налево, от аппарата проезжает дилижанс.
И вновь внутри дилижанса качаются головы десяти путешественников. Одиннадцатый конвоир. Он сидит на переднем плане, рядом с Пышкой.
Одно за другим проходят перед нами лица пассажиров правой стороны дилижанса. Здесь монахини. Они вновь молятся, перебирая четки, целуя медали и образки. Г-жа Каррэ-Ламадон, оживленно беседующая с графиней, очевидно, на «туалетные» темы, судя по жестам. Она пригибается к мужу и тихонько сообщает ему, презрительно кривя губы:
— Какое счастье, что я не сижу рядом с ней.
И, сказав эту фразу, она застывает в презрительном спокойствии. Муж, вытащивший из кармана колоду засаленных карт, очевидно, украденных в гостинице, взглядывает в угол и кивает головой. Вновь поплыли лица. Граф, поглядывая в угол, сообщил что-то Каррэ-Ламадону. Каррэ-Ламадон взглянул туда же.
Важно дремлет Корнюдэ. Сидит, опустив голову, Пышка. Сидит немецкий солдат. Он поглядывает то на Пышку, то на остальных пассажиров. Он зажал в коленях тяжелое ружье. Он взглянул еще раз.
Дремлет Корнюдэ. Тихо беседует граф с Каррэ-Ламадоном. Они не смотрят на Пышку. Она не существует для них.
Супруги Луазо дуются в карты, подозрительно поглядывая друг на друга, ибо знают свои способности к плутовству.
Оживленно беседуют дамы.
Молятся монахини.
Кончив обзор, конвоир взглянул на Пышку, хотел было сказать что-то, но сдержался. Сидит молча, отвернувшись.
Пышка, опустив голову, уставилась в покрытый соломой пол.
Она мрачно размышляет, она взглядывает исподлобья на патриотов.
Г-жа Луазо отрывается от карт, чтобы кинуть взгляд на Пышку. Она сообщает мужу:
— Она так увлеклась, что не ужинала и не завтракала.
Луазо складывает карты. Он взглядывает на Пышку, зевает, потом, вздохнув, говорит жене:
— Кстати, хочется есть.
Г-жа Луазо вынимает из-под
Г-жа Каррэ-Ламадон и графиня, прервав разговор, обернулись и одновременно, как по команде, вынули из-под сидения по корзиночке.
Граф и Каррэ-Ламадон, прервав разговор, с приятностью улыбнулись, протянули руки, получили по блюду. Граф с паштетом, Каррэ-Ламадон с заливными цыплятами, точно такими же, какие были съедены во 2-й части у Пышки.
Корнюдэ, сидящий рядом с Пышкой, запустил руку в карман, вытащил пару крутых яиц, разбил яйцо, облупил и бросил скорлупу на пол. Пышка заволновалась, отвернулась, не в силах глядеть на жующего человека. Она явно голодна. (На переднем плане немецкий солдат, поглядывающий на всю эту сцену.)
Монахини уже распаковались. Старшая перекрестилась, передает младшей булочку и кусок колбасы. Младшая, перекрестясь, принимает.
Корнюдэ очищает второе яйцо. Ест, обсыпая крошками желтка свою густую и противную бороду. Пышка с яростным негодованием оглядывается и отворачивается.
Корнюдэ вынимает еще пару яиц. Пышка проглатывает слюну.
Едят граф и Каррэ-Ламадон.
Едят телятину супруги Луазо, целиком погрузившись в это занятие.
Деликатно кушают дамы. Графиня — паштет, г-жа Каррэ-Ламадон — заливного цыпленка.
Едят колбасу монахини, едят, покорно вздыхая, скромно потупив глаза.
Корнюдэ разбивает яйцо. Очищает. Ест. Запускает руку в карман и вынимает еще пару. Пышка сидит между ним и немецким солдатом. Она беспокойно оглядывается. Ей мучительно хочется есть. Комок подкатывает к ее горлу.
Она с понимающим голодным раздражением оглядывается по сторонам. Она негодует. Она явно готова разразиться яростной бранью. Но она сдерживается. Она вдруг нагибается. Шарит рукой под сиденьем.
Пустая корзина — та самая корзина, в которой лежала некогда ее провизия, съеденная в свое время патриотами. Теперь в ней валяются скомканная салфетка, перевернутые пустые бутылки, кости.
Пышка выпрямляется. Обида, негодование, гнев написаны на ее лице. Вот-вот она закричит. И вдруг она сникает. Губы ее вздрагивают, слезы показываются на глазах. Она сдерживает их. Она, как ребенок, старается не плакать, не показывать вида.
Равнодушно и жадно едят супруги Луазо.
Равнодушно и деликатно кушают дамы.
Едят мужчины с Корнюдэ на переднем плане. Он разбивает еще одно яйцо, запивая в то же время предыдущее вином из фляжки.
Потупившись, уплетают колбасу монахини.
Плачет Пышка. Плачет от обиды и голода, как ребенок. Она сидит выпрямившись, суровая и бледная, она неподвижно смотрит куда-то в пространство. Она старается не шевелиться, не всхлипывать, чтобы никто не заметил ее слез.
Но графиня замечает. Она легким кивком головы показывает на Пышку г-же Каррэ-Ламадон. Та пожимает плечиками: «Что ж, мол, делать, я здесь ни при чем».