О смелых и умелых (Избранное)
Шрифт:
Но тут послышался цокот копыт, и курсистки повисли на его руках.
– Ах, защитите нас!
– Защитите! Казаки!
Лукаша увидел морды коней, папахи и, спасая свое миловидное лицо от казацких нагаек, уткнулся в меховые воротники курсисток. Барышни взвизгнули, приседая с ним вместе.
Наскочившие на демонстрантов казаки, подняв на дыбы коней, развернулись вдруг на скаку и с гиканьем умчались.
– Ура-а-а!
– понеслось им вслед.
"Неужели испугались курсисток?!" - поразился
– Офицерик, вы наш спаситель!
– Дайте мы вас расцелуем!
– закричали курсистки.
– Качать офицера!
– гаркнули студенты.
Лукашу бросило в жар, и он стал отбиваться. И в эту роковую минуту перед ним предстал его кумир прапорщик Ушаков. Он шел с обнаженной саблей, а за ним шагал плотный строй его серых богатырей. Все как на подбор: белобрысые, голубоглазые, рослые.
– Что здесь происходит?
– спросил прапорщик Ушаков, взяв под козырек.
– Да вот мне за сигаретами... а они, - пожаловался Лукаша.
– За какими сигаретами?
– По приказу генерала Мрозовского, - пояснил Лукаша. И видя, как курсистки нацепляют красный бант на грудь Ушакова, попытался им помешать, но получил по руке.
– Прочь, прислужник монархистов!
– крикнул прапорщик Ушаков, оттолкнув Лукашу.
– Есть еще оболтусы, которые служат царским сатрапам!
Лукаша не поверил ушам своим, хотя увидел, что на шапках солдат красуются красные ленты.
– Вперед, ребята!
– весело крикнул прапорщик Ушаков.
– Выполним приказ Думы!
Лукаша бросился наутек.
НАША БЕРЕТ
По Москворецкому мосту плотными рядами шел рабочий народ. И там и здесь, как красные прочерки, развевались знамена.
Разглядев солдат, окаймивших рабочие ряды, Андрейка чуть не закричал "ура!". Знать, кто-то успел предупредить рабочих. Вот и идут под охраной. Вот здорово!
Между тем на кремлевской стене жандармский пулеметчик довернул ствол прямо на мост, прицеливаясь поудобней. Его подручный поправил патронную ленту, ожидая команды открыть огонь, но вдруг схватил пулеметчика за плечо.
– Кум, глянь-ка! С рабочими солдатня!
– Ну и что? Чесанем всех подряд.
– Опомнись, кум! Худо нам от солдат будет.
– По бунтовщикам огонь!
– выкрикнул офицер.
Пулемет молчал.
– Огонь! Морды сворочу, негодяи!
– Бейте морды, ваше благородие! Но и у вас дети малые. Солдат в Москве сто тысячей. Их только тронь...
Офицер, оттолкнув жандарма, сам взялся за пулемет. Но тут раздался голос:
– Отставить!
Офицер удивленно посмотрел вниз.
– Приказано без надобности огня не открывать... Нам оберегать Кремль. А улицы обслужат из засад и конницей!
– крикнул ему какой-то военный, подъехав на коне.
– Ах так?!
– офицер, сняв фуражку, вытер со лба пот, перекрестился.
Рабочая
Жандармы в засадах изготовились. Те, что запирали Варварку, приняли боевой порядок: передняя цепь легла, вторая стала на колено, третья взяла ружья наизготовку для стрельбы стоя. Пулемет, спрятанный в подъезде торговых рядов, повернул хищную морду на приближающихся людей. Засада полицейских у Василия Блаженного прильнула к решеткам ограды.
Андрейка набрал побольше воздуха, чтобы криком остеречь своих. И ему даже показалось, что он крикнул во всю мочь и его голос, усиленный эхом, отраженный церквами, куполами, зубцами Кремля, раскатился по всей Красной площади.
Но это Андрейке только показалось, потому что жандармскую засаду вдруг словно метлой вымело с улицы в подъезды. Это в тыл жандармов зашли с огненно-красными знаменами рабочие Лефортова, Симоновской слободы, Рогожской заставы, прорвавшиеся через Устьинский мост.
Рабочие Замоскворечья дружно слились с ними в одну бурлящую людскую реку, и она потекла через площадь к Историческому музею, прямо под морды жандармских коней, под сабли и плетки их дюжих всадников.
Рабочие шли, тесно сплотившись, переплетя скрещенные руки, ряд за рядом, твердо печатая шаг. Они двигались неотвратимо, как реки в половодье, не обращая внимания на серую громаду жандармской конницы, на полицейские пулеметы, на железных орлов, раскрывших над ними хищные клювы. Ничто не могло остановить народного шествия.
Пройдя мимо вооруженных до зубов жандармов, рабочая колонна разделилась на две: одна пошла к городской Думе, другая по Тверской к градоначальству.
Ветер раздувал флаги, плакаты, знамена. Казалось, проплывают грозные боевые корабли, подняв над собой паруса, освещенные пламенем начавшейся великой битвы.
Жандармы, так и не дождавшись команды к бою, понукая лошадей, стали заворачивать одни вправо, другие влево. Со скрипом и скрежетом раскрылись железные ворота Спасской и Никольской башен. И, нагибая головы, словно склоняясь перед могуществом народа и прося прощения у двуглавых царских орлов за малодушие, жандармы въехали в Кремль.
"Ага, наша берет!" - возликовал Андрейка.
– Эгей!
– раздался снизу звонкий голос Фильки.
– Скорей!
– Он размахивал бельевой веревкой и кивал на ворота, в которых теснилась жандармская конница.
– Давай, пока не затворили.
Андрейка скользнул ужом мимо жандармов, которым было не до проныр-мальчишек, и вот они вдвоем с Филькой мчатся к воротам. Здесь, теснимые конным дивизионом, въезжающим в Кремль, толпились желающие выйти вон. Среди людей застряли грузовики с солдатами-арсенальцами, чистильщиками царских ковров.