О смысле жизни. Труды по философии ценности, теории образования и университетскому вопросу. Том 1

Рубинштейн Моисей Матвеевич

Но там, где материализм усматривает завершающие горизонты, на самом деле дана крайне неустойчивая позиция, требующая по самой своей сути дальнейшего раскрытия. Множественность и обособленность оказываются уже потому не абсолютными, что они объединены в одном пространственно-временном мире, что гарантирует самую возможность встреч, взаимодействия, перемещения и т. д. Но в этом же положении мира можно отметить еще и иную возможность в направлении на установление единства: это то, что уже на этой стадии слышится какая-то, если можно так выразиться, космическая сродненность отдельных частей, явлений мира, выражающаяся между прочим и в том, что химия называет сродством элементов. Уже тут происходят отдельные сочетания и взаимодействия, в которых получается неразрывное единство. Та же черта появляется во взаимном притяжении, электричестве и магнетизме [1001] .

1001

Об их коренном отличии от механического принципа говорит, например, А. Эйнштейн. Эфир и принцип относительности.

Таким образом мысль наша естественным логическим путем переходит к идее противоположного порядка, к идее полной слитности, органического единства.

Как мы видели, материалистическо-механистический

взгляд может быть принят только как известная условность, которую современное естествознание все более и более перередактирует в энергетическую теорию, утверждая возможность сил без носителей. Таким образом мы здесь снова встречаемся с ранее высказанной нами мыслью о том, что нет ничего бездейственного в абсолютном смысле этого слова: что бездейственно, того нет; есть только то, что действует, и в меру того, как оно действует. Там, где мы вправе говорить о механизме и материи, речь идет о действии только возможном, инертно передающемся, неспособном переменить самого себя и своего воздействия на окружающее от самого себя, о действии связанном, несвободном, в сущности лишенном способности творческой причинности, хотя это отрицание, как мы это повторяли неоднократно, не обозначает полного отклонения творческой основы в мире, а только то, что на этой стадии существует только одна возможность, потенция, которая и вскрывается дальше, но уже в новом слое действительности.

Признаком вскрывающейся творческой причинности намечается новая форма реальности. В то время как в материально-механической стадии все передавало силовое воздействие как бы без произвольных прибавлений от себя, что сводит все явления этого порядка почти на простые этапы прохождения сил, органическая стадия меняет всю картину: организм, понимая его в широком смысле этого слова, является не только восприемником, передаточным фактором, но и, что самое важное в его роли, фактором претворяющим всякое воздействие на него: все, что притекло к организму, может уйти от него, как и войти в него, только в пересозданном им самим, своеобразно обусловленном виде. Конечно, мы не собираемся утверждать, что в нем все переливается в творческие формы; принцип телесности сохраняется, и в меру этого остается и известная механичность, но это не есть то, в чем организм является организмом. Стадия органичности не отбрасывает стадию неорганическую, а только подчиняет ее себе, пополняет, углубляет и претворяет ее. Мы уже раньше отметили, что в мире нет ничего мертвого, что неорганичность только бесконечно малая жизнь и действительность, предельный, отправной этап, который существует только в целом и живет только в нем, но все-таки живет; это то, в чем органичность дана в бесконечно малой степени. Вот почему переход от него к вскрывающейся органической стадии не представляет затруднений.

Как это совершается, пусть это скажут положительные науки. Нам важна здесь принципиальная сторона. Важно то, что в мировом свершении вскрывается новая форма действенности, что обретается известная форма самостоятельности. Организм подчинен все тому же принципу отстаивания своего существования, но он способен делать это в более совершенной форме: он не просто существует в среде, но пытается приспособиться к ней, при чем уже на первых стадиях проявляется то, что потом дальше создает человек: уже тут появляется попытка не только приспособляться, но и приспособлять. Чем выше подымаемся в царстве органического, тем шире и глубже становится диапазон претворения и объединения. Если предыдущую стадию можно было характеризовать как плюралистическую, то здесь перед нами путь монистический: пространственно-временное единство сменяется здесь единством органическим, качественным в самых разнообразных формах и масштабе по направлению к всеобщему объединению в единый гармоничный мир, в единство сотворенное, способное вечно поддерживать, множить и углублять жизнь – своеобразная коалиция частей и элементов для поддержания и усиления жизни и бытия, в которой дается нечто новое в каждом существовании, новое, но еще не оправданное и не озаренное оправдывающим смыслом и ценностями. На этой стадии есть только одна цель – быть, что почти равносильно полному отсутствию целей, но в принципе все же цель существует: она дана в такой форме, что в ней могут совпадать causa effi ciens и causa fi nalis [1002] .

1002

Действующая причина и конечная цель (Прим. ред.).

Таким образом в начале или в нижнем этаже действительности мы встречаемся с единством уже не данным, а созданным, хотя и в обособленной форме. Дальше раскрывается бесконечный калейдоскоп явлений и существ, в мириадах форм, отстаивающих свое существование, но подчиненных все той же цели быть и жить. Диапазон этой целесообразности охватывает и целесообразность цветковой окраски, и зоркость, и чуткость хищника, и т. д. Но здесь нет разницы в целях между различными видами, а она намечается только в степени приспособленности для данной цели, для цели сохранить себя и на возможно более длительное время, где это нужно, за счет существования окружающего. В более или менее удачных и неудачных попытках заставить служить себе все окружающее совершается развитие, дифференциация, утончение и усложнение жизни. Таким путем оправдывается тот ряд, который намечался еще классическим немецким идеализмом: царство минеральное, растительное, животное, человеческое, идеальное и т. д., не в виде смены, а в форме все большего пополнения и обогащения применительно к цели сохранения и повышения бытия. С своей особой религиозно-философской точки зрения Вл. Соловьев передает эту мысль так [1003] : «Каждое предыдущее царство, очевидно, служит ближайшей материей для последующего… Как живой организм состоит из химического вещества, перестающего быть только веществом, так человечество состоит из животных, перестающих быть только животными» и т. д. Но в конце концов все это направлено на «вечную жизнь», на гарантированное «быть и жить», как мы это стремились показать в главе о Соловьеве в первой части этого труда. Везде одна и та же целенаправленность, но только диапазон орудий, средств и достижений различен. С этой стороны перед нами все еще только одно бытие, количественно расширенное и углубленное, но неоправданное в себе и в той цели, которая поставляется. В нижнем ярусе жизнь как бы только дается, дальше она достигается, потом еще и чувствуется, далее она не только сознается, но и оценивается, пока не доходит до всеобъемлющего сохранения всего, что поддерживает жизнь в вечной и устойчивой форме, как это рисуется религиозной мысли.

1003

Вл. Соловьев. Оправдание добра. Соб. соч. vii. С. 197.

Таким

образом мы уже сказали этим, что переходом от неорганичности к органическому сгущению действительности вопрос не исчерпывается. Органическая жизнь далее выносит свой усовершенствованный, специализированный вид, новую прослойку действительности – действительность, обогащенную раскрытием душевной жизни. Это не есть скачок в какой-то особый мир, чудо в развитии, а это есть только повышенная в своей интенсивности и глубине та же органическая жизнь. Появление одушевленной действительности является непостижимым только тогда, когда мы забываем о живом конкретном мире и жизни и становимся на отвлеченную точку зрения. Голос правдивого взгляда на мир и жизнь говорит нам совершенно ясно, что там, где жизнь, там и душевная жизнь; иначе утрачивают всякий смысл речи о целесообразности, как бы мала ни была ее степень, а бесконечно малая степень ее, как мы об этом говорили раньше, присуща даже стадии механистической. Таким образом можно и должно сказать, что там, где жизнь и действительность, там везде и душевная жизнь. Весь вопрос в этом случае сводится только к уровню интенсивности, мощи и роли этой стороны всего, что существует.

Мы спешим лишний раз подчеркнуть здесь, что это наше утверждение не обозначает ни узкого панпсихизма, ни тем менее спиритуализма. Над ними, особенно над спиритуализмом, тяготеет тот же коренной грех отвлеченности; это прямые антиподы материализма с теми же недочетами и с той же правотой: в то время как материализм абсолютировал принцип, оправданный в применении к исходному, нижнему напластованию действительности с теми оговорками, на которые мы указали раньше, спиритуализм делает то же самое с принципом, который условно можно применить даже не к конечной ступени или мировой прослойке, а к одной из этих стадий. Мы здесь еще раз должны энергично подчеркнуть, что действительность едина, и речь может идти только о перевесе того или иного принципа в ней. То, что крылось в бесконечно малой степени в исходном пункте, дальше нашло свое обнаружение на естественном пути отыскания путем борьбы и приспособления наиболее целесообразных форм удовлетворения стремления всего быть и расширять свое бытие. Даже современная психология с ее навыками специальной науки к изоляции, из которой легко получается оторванность объекта данной науки от объекта другой, даже она не страшится утверждать [1004] , что «нет серьезных препятствий для предположения, что психическая жизнь (душа) была порождена органическими процессами (органической материей) на определенных ступенях развития и теперь еще порождается при развитии всякого индивида». Действительная картина мира такова, что нет только психического, как нет только материального, как нет их суммы, а есть только их выделенность как принципов сторон единой действительности, в которой мы выделяем то или иное как преобладающее. Независимость и обособленность мира телесного и духовною оправдывается только логически и познавательно, но не реально, как правдиво утверждала шеллингианско-гегелевская философия, только дух, как и только материя есть не действительность, фикция, отвлеченность, только идея.

1004

К. Штумпф. Душа и тело // Новые идеи в философии. 1913. № 8. C. 104. Того же взгляда держался, например, В. Джемс.

Таким образом действительность едина, но, вступая в прослойку мира, где мы встречаемся уже с выявляющейся одушевленной действительностью, мы действительно входим в новую сферу; не потому, что это нечто действительное в противоположность предыдущим формам бытия, а потому, что здесь создается повышенная и углубленная форма действенности, а дальше и определенно вскрывающегося творчества. В итоге здесь действительно расширяются перспективы и возможности; если мир вообще никогда не повторяется в действительности или повторяется только в теории ученых, в науке, то тем больше это можно сказать об этой ступени.

Осмысливая цель, хотя бы ею на первых порах было сознание, что перед данным существом нечто съедобное, питание, органические существа начинают приспособлять к себе окружающее, что возможно только путем одухотворения его, хотя бы это было в бесконечно малой дозе, в меру той свободы, которая присуща данному существу и которая обозначает прежде всего соответственно повышенную действительность и жизнеспособность данного существа.

И в этом напластовании мирового бытия раскрывается, как и в других, бесконечно разнообразный диапазон. Вот перед нами амеба, целесообразно – для своих примитивных условий и потребностей – совершающая свои операции. Вот перед нами стая кур, целесообразно отыскивающих себе пищу, устраивающихся с цыплятами, умеющих подметить, где можно найти пищу, лучше вывести потомство и т. д. Но вот перед нами те же куры и цыплята преспокойно созерцают, как на их глазах убивают их сородичей на кухне, но они этого «не наблюдают», не могут сделать своих выводов; связанным цыплятам, ожидавшим своей участи, давали крошки хлеба, и они наперебой клевали, хотя не могли быть особенно голодны. Диапазон их горизонта так мал, что для них есть будущее только в самой ограниченной степени; брезжатся лишь элементарные представления и действенные выводы из них о ближнем моменте насыщения, неудобства, боли – и с головой «на плахе» птица не обнаруживает никакой особой тревоги. В далекой перспективе долгого развития рисуется нам человеческая личность с ее необозримыми горизонтами в прошлое и будущее, с ее свободой, творческой мощью и ее возможным диапазоном жизни и действительности. Только у нее вполне вскрывается первое огромное значение обретения выявляющейся свободы как обретение шансов на безграничное повышение реальности себя и вокруг себя.

Прежде чем мы пойдем дальше, необходимо подчеркнуть общеизвестное и бесспорное положение, что причинность не знает исключений, но что она не знает и не может знать безусловного конца: вопрос о причине гонит нас от одного этапа к другому, на нем открывается их путь в бесконечность, каждый ответ в то же время является вопросом о дальнейшей причине. На этом пути нет и не может быть целей и ценностей, а с этим не может быть установлен и смысл, как не может появиться и вопрос о нем. Для причинного свершения естественного порядка не нужно будущего – того будущего, о котором говорят цели и ценности: для него совершенно достаточно прошлого и настоящего, первое нужно как причина, второе – как действие и материал. Возможность будущего, целей, ценностей и смысла, всякого отбора, допущения и отклонения появляется только при том или ином отнесении к субъекту. Причинность оказывается достаточной, пока мы пытаемся объяснять и описывать, но она недостаточна, когда речь идет об оправдании. Это специфическая проблема телеологического пути, отнесения к целям и ценностям, а следовательно, и невозможная без субъекта [1005] . В раскрытой форме все это мы встречаем у человека.

1005

См. H. Rickert. System der Philosophie. I. S. 89.