О спорте, рыбалке, об охоте и не только. Увлекательные рассказы с тонким юмором и без
Шрифт:
– Конечно, нет, я не смогу её один протащить.
– Ну, вот и решили, что стрелять в твой туалет будем.
Всей оравой подхватили козлы с пушкой и протащили метров за тридцать до «капифонова» туалета. Установили, прицелились.
– Теперь надо сделать убежище, а то чем чёрт не шутит.
Натаскали ботвы, сделали подобие бордюра.
– Кто стрелять будет?
Капифон тут же заявил:
– Конечно же, я! Раз мой порох и туалет, то и стрелять буду я.
Согласились без спора. Выломали палку из сиреневого куста, который закрывал нас и нашу пушку от обзора. Из моей фуфайки
– Ну, давай, Капифон!
Горящей спичкой подожгли ватный жгут, он лихо затлел, издавая ватный смрад.
Капифон, как заправский пушкарь, махнул нам рукой, и нас как ветром сдуло – все оказались за укрытием из ботвы. Капифон, отвернувшись от пушки и закрыв глаза, видимо от неожиданного страха, шарил зажжённым фитилем по пушке и вдруг попал в ложбинку с порохом. Порох вспыхнул, пламя проникло в отверстие.
И тут как шарахнет! Капифон упал навзничь. Пушка на козлах встала вертикально на дыбы. Ещё не рассеялся пороховой дым, как из туалета вывалилась… мать Капифона. Раздался душераздирающий крик: «Убили, убили!» Капифон лежал на земле, закрыв голову руками, как бы говоря этим, что он здесь ни при чём. А мы высунулись из своего укрытия и впервые увидели, как по-пластунски ползают женщины. В какие-то секунды промелькнул толстый голый зад, а тем временем мы, как зайцы, убегающие от волка, неслись врассыпную, задыхаясь от страха, перемешанного с истерическим смехом.
– А, явился? – не успела проговорить моя мать, как я оказался уже в постели. – Есть, поди, хочешь или, наверное, опять наелись печёной картошки?
Я не подавал голоса и дрожал, закрывшись одеялом. Прошло примерно чуть больше часа – стук в дверь. Слышу визгливо-хриплый голос матери Капифона.
– Маруся, твой – дома?
– Дома, – отвечает мать. – А что случилось?
– Давно дома? – продолжает дознание Капифониха.
– Да, давно. Он спит и видит, наверное, десятый сон. А что произошло-то?
– Да меня пацаны чуть не убили!
И начала рассказывать матери всю историю. Мать заохала, заахала, поддакивая Капифонихе, когда та доложила, как она всыпала своему оболтусу отцовским ремнём. Я знаю этот ремень. Капифон часто хвастался, надевая его на свои заплатанные штаны, и мы все, трогая ремень и поглаживая блестящую пряжку со звездой, говорили: «Вот врезать бы кому-нибудь этой пряжкой – не обрадуется». И сейчас, слушая мать Капифона, я весь сжался, как будто по мне ходил этот кожаный ремень с пряжкой. Капифониха ещё раз, как бы убеждаясь, спросила о том, правда ли, что я давно дома, погрозила своим громадным кулаком кому-то, пообещав всех вывести на чистую воду и расправиться с балбесами, и ушла. Мать подошла ко мне, присела на кровать. Я почувствовал её теплую руку у себя на голове.
– Ну, что вы там опять натворили?
Я молчал. Молчал и тогда, когда уже, вся в слезах, мать причитала надо мной:
– Сколько тебе говорить, что это баловство к добру не приведёт, ведь по краю пропасти ходишь. Знаешь, что тебя отпустили благодаря твоему отцу? Он погиб, защищая тебя! Да когда же ты, моё наказание, поумнеешь?
И
Посчитав, что мне всё сказано, мать, наконец, произнесла последнюю фразу, которая со мной до сегодняшнего дня.
– Знаешь что, сынок, тебе голова дана не для того, чтобы шапку носить, а для того, чтобы думать. Вот и думай своей головой, прежде чем что-то делать.
Встала и ушла. Я ещё пошмыгал-пошмыгал носом и заснул.
Утро выдалось угрюмое. Крапал надоедливый дождик, да даже если бы погода и была хорошая, я всё равно не пошел бы на улицу, и уверен, что все участники прицельной стрельбы сидели тогда по домам точно так же, как и я.
Знаю только, что через несколько дней мы собрались обсудить все новости. Я первый пришел к чулану, забрался на топчан, застеленный тулупом. В нашем чулане была какая-то своя атмосфера: тепло, маленькое оконце пропускало лунный свет, от которого ещё загадочней было в этом крохотном помещении, запах овчины и мышей пьянил и располагал к беседе.
Первыми пришли братья-близнецы.
– Привет.
– Привет, – отвечаю я, – ну, что нового?
– А мы из дома не вылезали, ничего не знаем.
– Ну, попало вам?
– Попало. Отец отходил ремнём сначала Генку, а потом меня.
В наш потайной штаб постучали. Ну, конечно, это – очкарик Витька. Только он может так интеллигентно.
– Да заходи ты, заходи!
– Ну, ты, наверное, тоже ничего не знаешь?
– А что нужно знать? – вопросом на вопрос ответил Витька.
– Ну, как там мать Капифона и сам Капифон, что с ним?
– Капифон лежит на животе, вся задница вспухла, мать сгоряча так его ремнём «приласкала», что сейчас делает примочки, приговаривая: «Это тебе за покушение на свою родную мать!»
– А ты откуда всё это знаешь?
– А на меня никто и не подумал, что я с вами был, поэтому я заходил к Капифону домой, морально его поддержал.
– А он не выдал никого?
– Да что вы! Железный пацан!
– Слушай, а туалет их видел?
– Конечно. Туда приходят целые делегации со всей улицы. Мать Капифона показывает всем, как она сидела «на очке» в туалете, как снаряд пролетел у неё над головой в пяти сантиметрах, пробив обе стенки туалета. Первой группе посетителей она продемонстрировала, как вывалилась из туалета и как поползла, последующим посетителям – уже только на словах, но всем уже было ясно.
– А как люди отнеслись?
– Стоят, сочувствуют, нас бранят. А когда уходят со двора, до слёз смеются.
– В милицию заявили?
– Ну что ты, нет, конечно! Что, она, своего сына садить будет, что ли?
– Ну, это хорошо, что без милиции. А пушка где?
– Мужики её рассмотрели, говорят, что она пугачевских времен, что здесь на наших огородах был бой с охраной тагильских заводов. Её, как реликвию, завтра увезут в музей.
– Говорят, за находку полагается гонорар.