О теории прозы
Шрифт:
Случай, который рассказывается, обставлен всеми элементами быта. Человек, студент, ищет место для житья. Попадает на глухих старух, ему приходится говорить громче. У одной из них он встречает девочку, она радостно смеется при виде его, потому что смех ей заменяет разговор.
О лисах рассказывается, что они жадно читают, сохраняют старонаписанные книги.
Рассказов о лисах несколько, но традиционна встреча лисы с молодым человеком, студентом.
Здесь мы тоже видим студента и девушку, и между ними ничего не происходит.
Получается,
То есть общее восприятие всей картины незавершено.
Рассказы, попавшие в печать, литературу, то есть под нажим типографии, они отличаются как бы припоминанием, повторением одного и того же случая.
Хочу этим сказать, что читательский, слушающий клуб этот создавал много вариантов, нащупывая сюжет.
Итак, реализм или условность реализма китайских сказок состоит в том, что сказочный мир существует как бы реально: там живут, умирают, убивают, богатеют, там есть государства, которые воюют друг с другом, там также сдают экзамены по правилам. Туда попадают не все смертные, тут важен случай (история Лю И).
Неясно, и остается неясным: то ли это существующий мир, то ли неосуществленный.
Если вспомнить вышеприведенную аналогию со зрительным залом и сценой, то жизнь на сцене, естественно существующая во время представления, идет одновременно с жизнью зрительного зала.
В этих сказках, как кажется мне, неспециалисту в области китайской литературы, изображается жизнь, много раз изменяющаяся и много раз повторяющаяся по-старому.
Династии, по которым ведется отсчет реальной жизни, в то же время династии неосуществленной программы, неосуществленного идеала.
Фантастический мир Китая не равен фантастическому миру русских сказок, русской деревни, в которой есть леший, не имеющий права войти в избу и живущий в лесу, есть русалки, но они, как мы видим в творческом изменении этого образа Пушкиным, могут мстить за нарушенное слово.
Правда, Пушкиным эта тема не завершена, мельница развалилась, а с нею были связаны обещания. Так, во время реально-театральной свадьбы князя появляется женщина, которой он обещал счастье.
Напомним, что в обыкновенном ритме, строе русской церковной свадьбы произносились как бы вызовы тем женщинам, которым было что-то обещано раньше. Это уступка преждесуществующему чувству.
Но ведь я говорю о поэтической реальности.
«Русалка» заканчивается тем, что перед князем появляется ребенок, которого он спрашивает: «Откуда ты, прелестное дитя?» А ребенок этот зачат им, и мы знаем, кто его мать, и потому возникает другой, существующий только как требование, райский мир.
Поэтому не будем удивляться построению другого мира в китайской прозе.
Мир, в который можно входить и из которого можно выходить.
Украинский
Мир Пушкина реален, когда слышен крик казнимого Кочубея.
Мир Гоголя может осуществляться лишь при существовании, сосуществовании с украинским миром Пушкина.
«Тиха украинская ночь...» – пишет Пушкин. И мы слышим перенос интонации в этом двойственном сосуществовании на этот, реальный мир.
У Гоголя:
«Знаете ли вы, что такое украинская ночь? Нет, вы не знаете...»
И Гоголь ее описывает заново, анализирует свой мир. в песнях, им напечатанных.
Могу сказать, что мир Гоголя так же двойствен, как и в китайской новелле, и этот мир его Украины не завершен.
Это мир несколько демонический, потому что ведьма, овладевшая Хомой Брутом, – ведьма зла. Это мир, покоряющийся заклинаниям, странный мир, нам неизвестный, и мы не знаем, кто такой Вий, убивающий Брута.
Богатырь Тарас Бульба все знает о бурсе, над которой он иронизирует. Он – другой мир, другая реальность Украины. Этот мир пародийно дается и в «Майской ночи», которая повторяет и как бы вытемняет написанное Пушкиным.
Когда Дон Гуан просит донну Анну, чтобы она стала его любовницей, и слышит в ответ: «О, Дон Гуан, как сердцем я слаба», – то это известное еще Шекспиру преодоление реальной любовью реальных законов общества.
Каменный гость возникает как реально существующий муж. Он обращается к обидчику с вполне законным в данной ситуации вопросом: «Дрожишь ты, Дон Гуан» – и слышит в ответ спокойно: «Я? Нет. Я звал тебя и рад, что вижу».
Каменная и человеческая руки соединяются, и оба – реальный повеса и фантастическое существо, созданное как реализация возможного, – проваливаются вниз, вероятно в церковносуществующий ад.
Пользуясь случаем, продолжим анализ тормозящих включений в романе.
Тех включений, которые позволяют многократно, с разных точек зрения рассмотреть предмет.
Это я повторяю то, что уже было сказано прежде, например в «Энергии заблуждения».
В XVII веке в Китае была издана книга, в русском переводе называющаяся «Возвращенная драгоценность».
Герой одной из новелл этой книги – человек, опять-таки не получивший награду на экзамене, но он ценит себя высоко и на самом деле обладает хорошей техникой в деле связи в одно целое разнородного материала.
Человек, сдававший экзамены по обширной науке, включающей в себя много исторических материалов, оказывается в нищете. Он протестует перед китайскими богами. Пишет стихи о том, что люди, не умеющие писать стихи, часто богаты, а он беден.
И происходит чудо. Боги обращают внимание на ропот человека и говорят, что ему будет дано владение Адом.
Срок дается короткий: полдня.
Человек надевает шляпу ученого, как бы судьи, идет в Ад. Перед ним выстроены все низшие служащие этого учреждения.