О вечном. Избранная лирика

Ронсар Пьер

АНЖЕЛО

Поставлю я козла. Пригорком и долиной Идет, как капитан, он с армией козлиной. И смел он, и силен, и в теле, и могуч, Скор, резов, оживлен, и быстр, и попрыгуч. Он чешет, заднюю подняв высоко ногу, Браду, а между тем косится на дорогу. Размерен глаз его, он гладким строг челом, Уверен шаг его; он смотрит гордецом. Он смел с волками, как ни будь они опасны, И с псами, что одним ошейником ужасны. Нет, над тенистою скалою водружен, Едва завидит их, всегда глумится он. Четыре рога он несет над головою, — И прямы нижних два, как столб, что над межою Поставил селянин почтенный в знак того, Что поле спорное теперь уже его. А два, которые соседствуют с ушами, Завились десятью, пятнадцатью кругами, Все в мелких складочках, чтобы пропасть потом В шерсти, которая спадает надо лбом. Поутру сей козел, проснувшись за оградой, Не ждет, когда пастух свое закличет стадо, Но, громким шорохом тревожа спящий хлев, Сам отворяет дверь, задвижку рогом сдев, И коз своих ведет, надменно выступая И их на целое копье опережая; И мерно вечерком домой приводит в срок, Дробя копытами слежавшийся песок. Он никогда, дерясь,

не проиграл сраженья; Всегда, куда б ни шел, он проявлял уменье Стать победителем, вот почему козлов Всех приучил он чтить удар своих рогов. Я ставлю все ж его, и коль рассудишь строго, Олень твой Туанон пред ним не стоит много.

НАВАРРЭН

В суме охотничьей, из буковых корней Есть чаша у меня; из дерева над ней Две ручки, мастерством отменные, круглятся, И разные на ней изображенья зрятся. Поближе к горлышку художник поместил Сатира страшного. Руками он схватил Посередине стан пастушки белоснежной И хочет уронить на папоротник нежный. Убор ее упал, и ветерок шальной Играется волос роскошною волной. И нимфа гневная, рассерженная, строго Назад откинула лицо свое от бога, Стараясь вырваться, и правою рукой Рвет волосы с брады и с груди завитой, И нос ему приплюснула рукою левой: Напрасно — все ж сатир господствует над девой! Три малых мальчика, полуобнаженны, Как настоящие, и пухлы, и полны, По кругу явлены. Один решился тайно Сатира разлучить с добычею случайной, Ручонкой дерзкою стараясь как-нибудь У козлоногого ладони разомкнуть. Другой, рассерженный, в волнении сугубом В бедро власатое вцепился острым зубом И, за икру схватясь, так сильно укусил, Что кровью ногу всю косматый оросил; А пальцем манит он уж мальчика второго, Чтоб на зубах повис он у бедра другого, — Но тот, согнувшийся в подобие дуги, Старается извлечь занозу из ноги, Присевши на лужок, где мурава густая, И зова мальчика совсем не примечая. Телушка над пятой глядит, как из нее Меж тем язвящее он тащит острие Занозы, впившейся в его живое тело, И это так ее захватывает дело, Что позабыла пить и есть совсем она, — Так сильно пастушком-младенцем пленена, Который, скрежеща, занозу исторгает И навзничь тотчас же от боли упадает.

ГИЗЭН

В ответ на кубок твой поставлю посох я. Недавно я сидел на берегу ручья, Чтоб дудку починить; в ее отверстье дую. Смотрю, — к воде простер вяз ветку молодую Без складок и узлов; тогда, сейчас же встав И в руку радостно садовый ножик взяв, У корня срезал сук, корою покровенный, Стал ударять его я с силою отменной, Во всю длину его над ближним был лужком, И начетверо ствол перерубил потом. Зеленый сук сушил на солнце нестерпимом И, чтобы тверже стал, держал его над дымом. Снес к Жану наконец, который сделал мне Тот посох из сука, и в нашей стороне Не сыщешь пастуха, кто не был бы согласен Дать за него быка, — так вид его прекрасен. Искусным образом миллион узлов на нем, — Чтоб не скользить руке, — отмечены гвоздем. Чтоб он не портился, с землей соприкасаясь, Внизу сверкает он, весь медью облекаясь. Железным острием закончен посошок, Опорой для всего, так, может пастушок Стать левою ногой, на верх же упирая Рукой, когда играть не хочет он, мечтая. Вся ручка — медь, весь верх — сверкающая жесть, Слегка скривленная; травы коль нужно снесть Для стада, — не одна повиснет тут копенка, Так все железо здесь изрезано и тонко. И нимфа — чудный труд! — написана на нем, Что сушит волосы под солнечным лучом, Они же там и здесь на шею ей свисают И струйкой тоненькой по посоху стекают. Одной она рукой их хочет приподнять, На левой стороне их к уху подобрать В тугие завитки, другой же натянула Их с правой стороны и нити обернула, Что губкой холены, меж пальцев, и течет Из выжатых волос на посох пена вод. Близ нимфы, возле коз, есть мальчик; он срывает Тростинки тонкие и меж собой сплетает, Сам на колено встал, согбенный, и с трудом Он давит пальцем их, чтобы связать узлом; Их в равномерную располагает сетку, Для кузнецов себе устраивая клетку. Далеко за его покоится спиной Корзинка полная. Лиса к корзинке той Протягивает нос и с хитростью искусной Нежданно у него съедает завтрак вкусный. Он видит воровство, но этим не смущен, Работой начатой всецело поглощен. Сей посох я готов отдать для той же цели, Меж тем ценю его не менее свирели.

МАРГО

Я победителю в награду принесу Дрозда. Его на клей поймала я в лесу; И расскажу, как стал рабом моей он клетки И как родимые запамятовал ветки. Я слушала его, забравшись в наш лесок; Мне нравился полет его и голосок, И платье черное над горделивым станом, И клюв его, как будто бы пропитанный шафраном. Узнала место я, откуда он певал, Где перышки в жару дневную омывал. Брег ветками устлав с изрядным слоем клея, Где воду верхнюю тревожит ветер, вея, В траву я спряталась у ближнего куста И стала ждать, чтоб пить явилась птичка та, И только зной дневной палить стал землю сильно, И роща пышная, ветвями изобильна, Бессильна стала скрыть жар солнечных лучей, И жаждою томить он стал сердца зверей, Как дрозд, открывши рот, с отвисшими крылами, Томимый жаждою, спустился над ветвями На клейкий бережок и протянул — глядишь, — Головку, чтобы пить (бедняжка думал лишь Об удовольствии), как вдруг крылом и шейкой Он неожиданно прилип к той смазке клейкой. Вот перья все в клею; не то, что улетать, Прыжками мелкими он только мог скакать. Я тотчас же бегу и быстро похищаю Свободу сладкую, под платье забираю, Из прутьев лабиринт плету ему сама, — И куст родной ветлы уже ему — тюрьма. Он — в клетке; и с тех пор, уйдет ли солнце в воды Иль кажет золото косы очам природы, И в самую жару, когда ложится скот И жвачку медленно под ивами жует, Я так блюла его и так шептала в ухо, Что чрез пятнадцать дней он стал уж чудом слуха; Он песню сельскую забыл в немного дней, Меж тем запоминал уроки посложней, Любовью полные. Одно произведенье Храню я в памяти, хотя изобретенья Обычного, но все ж скажу его ясна Чтобы для всех была того дрозда цена: «Ксандрэн, ты розан мой,

гвоздичка, друг мой сладкий, Тебе принадлежу и весь мой скот! И солнце, что ни ночь, идет на отдых краткий, Но от любви к тебе Марго не устает!» И знает тысячи он песенок прелестных; Он от пастушек их запомнил местных, Затем что выучит он все, что ни споешь. И хоть он дорог мне, его я ставлю все ж.

СОЛОВЕЙ

Мой друг залетный, соловей! Ты вновь на родине своей, На той же яблоневой ветке Близ темнолиственной беседки, И, громкой трелью ночь и день Родную наполняя сень, Спор воскрешаешь устарелый — Борьбу Терея с Филомелой. Молю (хоть всю весну потом Люби и пой, храня свой дом!), Скажи обидчице прелестной, Когда померкнет свод небесный И выйдет в сад гулять она, Что юность лишь на миг дана, Скажи, что стыдно ей, надменной, Гордиться красотой мгновенной, Что в январе, в урочный срок, Умрет прекраснейший цветок, Что май опять нам улыбнется И красота цветку вернется, Но что девичья красота Однажды вянет навсегда, Едва подходит срок жестокий, Что перережут лоб высокий, Когда-то гордый белизной, Морщины в палец глубиной, И станет высохшая кожа На скошенный цветок похожа, Серпом задетый. А когда Избороздят лицо года, Увянут краски молодые, Поблекнут кудри золотые, Скажи, чтоб слезы не лила О том, что молодость прошла, Не взяв от жизни и природы Того, что в старческие годы, Когда любовь нам не в любовь, У жизни мы не просим вновь. О соловей, ужель со мною Она не встретится весною В леске густом иль средь полей, Чтоб у возлюбленной моей, Пока ты славишь радость мая, Ушко зарделось, мне внимая.

АМАДИСУ ЖАМЕНУ

Три времени, Жамен, даны нам от рожденья: Мы в прошлом, в нынешнем и в будущем живем. День будущий — увы! — что знаешь ты о нем? В догадках не блуждай, оставь предрассужденья. Дней прошлых не зови — ушли, как сновиденья, И мы умчавшихся вовеки не вернем. Ты можешь обладать лишь настоящим днем, Ты слабый властелин лишь одного мгновенья. Итак, Жамен, лови, лови наставший день! Он быстро промелькнет, неуловим, как тень, Зови друзей на пир, чтоб кубки зазвучали! Один лишь раз, мой друг, сегодня нам дано, Так будем петь любовь, веселье и вино, Чтоб отогнать войну, и время, и печали.

ПРИНЦУ ФРАНЦИСКУ, ВХОДЯЩЕМУ В ДОМ ПОЭТА

Убранством золотым мои не блещут стены, Ни в мрамор, ни в порфир мой дом не облачен, Богатой росписью не восхищает он, Не привлекают взор картины, гобелены, Но зодчий Амфион в нем дар явил отменный, Не умолкает здесь певучей лиры звон, Здесь бог единственный, как в Дельфах, Аполлон И царствуют одни прекрасные Камены. Любите, милый принц, простых сердец язык, Лишь преданность друзей — сокровище владык, Оно прекраснее, чем все богатства мира. Величие души, закон и правый суд — Все добродетели — в глуши лесов живут, Но редко им сродни роскошная порфира!

ШАЛОСТЬ

В дни, пока златой наш век Царь бессмертных не пресек, Под надежным Зодиаком Люди верили собакам, Псу достойному герой Жизнь и ту вверял порой, Ну а ты, дворняга злая, Ты, скребясь о дверь и лая, Что наделал мне и ей, Нежной пленнице моей В час, когда любви утехи Мы вкушали без помехи, Превратив каморку в рай, Ну зачем ты поднял лай? Отвечай по крайней мере, Что ты делал возле двери, Что за черт тебя принес, Распроклятый, подлый пес? Прибежали все на свете: Братья, сестры, тети, дети, — Кто сказал им, как не ты, Чем мы были заняты, Что творили на кушетке! Раскудахтались соседки, А ведь есть у милой мать, Стала милую хлестать — Мол, таких вещей не делай! Я видал бедняжку белой, Но от розги вся красна Стала белая спина, Кто, скажи, наделал это? Недостоин ты сонета. Я уж думал: воспою Шерстку пышную твою. Я хвалился: что за песик! Эти лапки, этот носик, Эти ушки, этот хвост! Я б вознес тебя до звезд, Чтоб сиял ты с небосклона Псом, достойным Ориона. Но теперь скажу я так: Ты не друг, ты просто враг, Ты паршивый пес, фальшивый, Гадкий, грязный и плешивый, — Учинить такой подвох! Ты — плодильня вшей и блох, От тебя одна морока, Ты блудилище порока, Заскорузлой шерсти клок. Пусть тебя свирепый дог Съест на той навозной куче, Ты не стоишь места лучше, Если ты, презренный пес, На хозяина донес.

* * *

Я так спешил к тебе (отчаянье берет!), А ты и поцелуй едва мне подарила, Невкусный поцелуй, холодный, как могила, — Диана Феба так целует дважды в год. Невеста — жениха, когда кругом народ, И внучка — бабушку. Ужель ты разлюбила? Где влажность томная, где жар, и страсть, и сила, И нежность губ твоих? Иль горек стал мой рот? Учись у голубей: они весь день украдкой, Целуясь, клювом в клюв, воркуют в неге сладкой, И для забав любви им даже мало дня. Так я прошу тебя, как это мне ни грустно: Ты лучше никогда уж не целуй меня, А хочешь целовать — так уж целуйся вкусно.

* * *

Чтоб ваш любовник был в служенье терпелив, Вам нужно лишь любить, — не притворяться в этом. Одним огнем пылать, одним светиться светом. Учить язык любви, который так правдив. Веселой, нежной быть, строптивость усмирив, На письма отвечать и на привет приветом, А там, где и слова и письма под запретом, Уметь высказывать глазами свой порыв; Хранить его портрет; сто раз на дню украдкой Брать в руки, целовать его в надежде сладкой, Стремиться две души, два тела слить в одно, Делить с ним каждое сердечное движенье, — И дружбы истинной в нем прорастет зерно. Нельзя лишь так, как вы — любить в воображенье!