О водоплавающих

О'Брайен Флэнн

— О, в этом вы правы, — сказал Ламонт.

— Еще бы, такую штуку нелегко переплюнуть, — сказал Шанахэн, и лицо его залилось румянцем, — ведь это все старинные преданья родной нашей земли, из-за таких вот штук и приплывали к нашим ирландским берегам ученые мужи, когда те, на другом берегу, пресмыкались перед золотым тельцом, а жрец их главный в овечьей шкуре расхаживал. Такие-то вот штуки и возвели нашу страну на ту высоту, на которой она покуда стоит, Мистер Ферриски, и пусть мне лучше язык с корнем вырвут, чем я услышу хоть слово против. Но простому человеку с улицы,

ему-то что до всего до этого? Что он во всем этом смыслит?

— И какое им дело, этим молодчикам в цилиндрах, смыслит он что-нибудь или нет? — сказал Ферриски. — Плевать они на него хотели. Долгонько придется вашему Человеку с улицы ждать, если он надеется, что эта шайка ему поможет. От таких, пожалуй, дождешься.

— Вы абсолютно правы, — согласился Ламонт.

— С другой стороны, — продолжал Шанахэн, — проку от тиких штук тоже не много. Один раз наешься, потом долго воротить будет.

— Кто ж сомневается, — подхватил Ферриски.

— Один раз отведаешь, другой не захочешь.

— А вы знаете, что есть люди, — сказал Ламонт, — которые читают такие штуки, и все читают и читают, и начитаться не могут. По-моему, это заблуждение.

— Великое заблуждение, — поддержал Ферриски.

— Но есть человек, — не унимался Шанахэн, — есть один человек, который такие пиимы пишет, что зачитаешься, день и ночь можно читать в свое удовольствие, и не надоест. Пиимы, написанные таким же человеком, как мы, и для таких, как мы. Имя этого человека...

— Вот какие люди нам нужны, — сказал Ферриски.

— Имя этого человека — это имя, которое могли бы дать любому из нас при крещении, и он носил бы его с честью. Итак, это имя, — сказал Шанахэн, — Джэм Кейси.

— Отличный поэт и превосходный человек, — произнес Ламонт.

— Джэм Кейси, — эхом откликнулся Ферриски.

— Понимаете, о чем я? — спросил Шанахэн.

— А нет ли при вас каких-нибудь его стихов? — сказал Ламонт. — Если бы случайно нашелся стишок, то я бы не прочь...

— При себе, если я вас правильно понял, мистер Ламонт, у меня ничего нет, — ответил Шанахэн, — но я могу с ходу выдать вам любое, не хуже чем «Отче наш». Стал бы я иначе называть себя дружком Джэма Кейси!

— Рад это слышать, — сказал Ламонт.

— Встаньте же и прочтите, — сказал Ферриски, — не заставляйте нас ждать. Кстати, как оно называется?

— Название, или заглавие, стихотворения, которое я собираюсь вам прочесть, господа, — произнес Шанахэн неторопливым, наставительным тоном священника, — так вот, название этого стихотворения — «Друг рабочего». Клянусь, такого вы еще не слыхали. Оно удостоилось похвал высочайших авторитетов. Тема этого стихотворения общеизвестна. Оно посвящено портеру.

— Портеру?!

— Да, портеру.

— Так начинайте же, дружище, — сказал Ферриски. — Мы с мистером Ламонтом — само ожидание. Встаньте и начинайте.

— Давайте, давайте, бросьте ломаться, — сказал Ламонт.

— Так слушайте, — произнес Шанахэн и, отрывисто кашлянув, прочистил горло. — Слушайте.

Он встал, простер руку и поставил согнутое колено на стул.

Когда

вся жизнь — что оплеуха, Коту под хвост идет ваш труд, Когда замучила чернуха, Пусть пинту пива вам нальют.

— Клянусь, в этом что-то есть, — сказал Ламонт.

— Прекрасно. Просто замечательно, — присоединился Ферриски.

— Я же говорил — мировая вещь, — сказал Шанахэн. — Слушайте дальше.

Когда в кармане свищет ветер, Кобыле ж наплевать на кнут, Одни долги на целом свете, — Пусть пинту пива вам нальют.Когда от боли вам не спится,И ноги просто не несут,А врач твердит: «Пора в больницу!» — Пусть пинту пива вам нальют.

— Есть в этой пииме нечто, я бы сказал, непреходящее. Внятно я излагаю, мистер Ферриски?

— Вне всяких сомнений, это грандиозно, — ответил Ферриски. — Продолжайте, продолжайте, мистер Шанахэн. Неужели же это все?

— Вы готовы? — спросил Шанахэн.

Когда в кладовке нет ни крошки, Когда в кишках голодный зуд, А весь обед — две чайных ложки, Пусть пинту пива вам нальют.

— А теперь что скажете?

— Этой пииме суждена долгая жизнь, — отозвался Ламонт. — Ей будут внимать и рукоплескать потомки...

— Погодите, дослушайте до конца. Последний штрих, виртуозное мастерство.

— Здорово, просто здорово, — сказал Ферриски.

Хоть жизнь дерьмо, сейчас и прежде, Невзгод стряхните гнусный спуд, Под солнцем место есть надежде — Пусть пинту пива вам нальют!

— Нет, вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? — выпалил Ферриски. — Пинта крепкого, каково?! Помяните мое слово, Кейси — человек двадцать первого века, и никаких «если». Он знал себе цену. И даже если бы больше ничего не умел, он знал, как написать пииму.

— Ну что, говорил я вам, что это вещь? — сказал Шанахэн. — Меня на мякине не проведешь.

— Понимаете, есть в этой пииме некая непреходящесть. Я имею в виду, что пиима эта будет звучать повсюду, где собирались, собираются и будут собираться ирландцы, она будет жить до тех пор, покуда ирландская поэзия, по воле Всевышнего, укоренилась на этой земле. Что вы об этом думаете, мистер Шанахэн?

— Будет, мистер Ламонт, обязательно будет.

— Ни капельки не сомневаюсь, — не унимался Ферриски.