О воинстве немертвых

Конъюнктурщик

И кинулись, словно с цепи сорвались, к купцам и их прислуге. Хватали их, били, валили на землю и запинывали, а потом выдавливали глаза, били кулаками по голове, пока те не умирали, ломали им челюсть, отгрызали уши, брали за ноги вдвоем, втроем, вчетвером, выворачивали их, рвали суставы, ломали, пытались разорвать на части, хватались за садовые принадлежности, дробили кости и били по пальцам тем, кто ещё был жив, чтобы выпустить из них как можно больше криков и воплей непереносимой боли, а позже топорами отрубали головы и насаживали на грабли и косы, которые обламывали, чтобы заострить конец. Женщины же и дети прятались в башнях, запирали

двери и поднимались вверх по лестницам, но нищеброды вламывались и туда. И с семьями купцов учиняли то же, что и с самими торгашами и прислугой их.

И с детьми купеческими расправлялись так же, как и со взрослыми. Одного новорожденного выкинули из окна, отняв у истошно кричащей матери. Другого младенца прикололи кинжалом к столу, рядом с овощами, которые кто-то не дорезал, не успел бросить в котел, где варился вкуснейший суп. Голову того младенца потом отрубили и бросили в котел. Кто-то из разъяренных горожан даже успел съесть пару ложек, отметив при том, что соли маловато.

В ходе этих избиений и убийств, были обнаружены погреба с винами и мёдом, люди стали на месте распивать их, выкатывать бочки во дворцы и там же откупоривать и пробовать на вкус все, что только удавалось достать.

После всего этого, нищеброды из катакомб взяли колья с отрубленными головами купцов и вышли на улицу, чтобы гулять, петь песни и отплясывать, так счастливы они были.

Кто-то поджег дома. Тогда начались пожары по всем кварталам. И толпы гуляли, но фоне горящих домов. Башни обваливались, рушились, падая на улицы и перегораживая улицы грудами битого кирпича, кругом был мусор, трупы и пьяные разъяренные нищеброды, которые впервые за многие годы видел так много солнца, пьянящего их не меньше, чем пиво и завозные вина.

А среди этого всеобщего веселья дисциплинированные и спаянные команды воров и мародёров уже под чистую обносили те башни, до которых ещё не добралась толпа, но которые уже в страхе покидали семьи. Они выносили все драгоценности и монеты, чтобы затем скрыться с этим в катакомбах.

Самым ужасным в бунте столицы мира было то, что из него невозможно было выйти, в нем невозможно было не участвовать, город нельзя было покинуть, ни тем, кто бунтовал, ни тем, против кого бунтовали. Ибо вне города не было ничего. Был только город. И все знали это, а потому нищеброды из катакомб и труженики из мануфактур рвали и метали, пытались уничтожить все, до чего могли дотянуться их руки, их в любом случае не ждало ничего хорошего. Они чувствовали, как свет солнца насмехается над ними, это тепло грело поля, еду с которых у них отнимут, этим теплом наслаждались деревья, птицы и жители верхних улиц, для них это была радость каждого дня, а для остальных, для тех, кто жил внизу, это было чем-то недосягаемым, и хотя они видели солнце в этот день, и могли выйти также, пытаясь разглядеть его из-под виадука, соединяющего зиккураты или жилые кварталы.

Этот хаос продолжался целый день.

Пожар охватил все кольцо жилых кварталов, большая часть купцов сгорела, но какие-то смогли спастись, пробравшись в зиккураты или на виллы.

На следующий день поднялись рабы.

Горожане пошли на поля. Они заходили в бараки и хижины, где жили крестьяне, срывали с них ошейники, забавы ради сеяли свободу во всех укрепленных предместьях столицы.

Крестьяне бежали к виллам своих хозяев, разламывали ворота, но они не ломились внутрь домов, а просто поджигали их вместо со всеми, кто был внутри. И так пожары

охватили и окраины города, а позже стал перекидываться и на поля. Крестьяне же тащили все из амбаров, пока успевали.

Урожай, который должен был удовлетворить амбиции хлебных магнатов, властителей столичных предместий, теперь пылал, воплощая собой не амбиции, но ад, сотканный из гнева настоящих рабов, каковыми стали крестьяне.

Белые маги вновь попытались спуститься в город, они выходили на виадуки в сопровождении пирамидальной стражи, вооруженной луками. Дождь стрел начался близ зиккуратов. Люди прятались в катакомбах и уходили в обгорелые развалины жилых кварталов. Стража и маги истребляли все, что могли увидеть. Но спуститься в город они не решились. Толпы, разрушающие город были велики, исчислялись десятками тысяч, которые вряд ли удалось бы усмирить силами одной лишь пирамидальной стражи.

Совет, собравшийся в верхних этажах юго-восточного зиккурата принял решение обороняться и дожидаться трех тысяч белых рыцарей, что должны были подойти к городу уже через несколько дней.

Пожары же продолжали бушевать и ночью. А утром третьего дня в город с запада без сопротивления вошла гвардия Серого ордена.

_____

Со срочным гонцом в орденское войско под градом Вольным пришла весть о том, что черное рыцарство, ведомое лично господарем Альтигеном, успешно зашло во вражескую столицу, взяв её центр штурмом.

Порядки тёмных латников уже несколько дней стояли на склоне холма, среди булыжников и гуляющих сухих ветров, только наблюдая мощную крепость впереди. В ней не было более белых рыцарей, а лишь слабые защитники крепости, расправиться над которыми не составит труда для магического воинства.

Поднялись знамёна.

Раздался рог Государства Черного ордена.

Двинулось войско.

И подул ветер. Ветер ли свободы… Быть может бриз покорности.

На стенах же стали метаться стражники. Завидев, как тёмные железные колонны стали в неспешном темпе ползти по холму наверх, они кинулись поднимать ворота и доносить в цитадель, где хозяин, что на протяжении недели беспокойно следил из окон за войском, уже видел, как оно движется к нему.

Тысяча воинов, каждый из которых стоил десяти защитников убежища, которых оставалась едва ли сотня. Чудовищная разница в силах нападавших и обороняющихся.

Но Квятковский знал про себя, что не был бы хозяином этой крепости, если бы, как и его отец, и отец его отца, и его отец, не оборонял бы эту цитадель до самого конца. Разве камни делали этот замок одним из мощнейших на западе… нет, это делали руки тех, кто эти камни защищал. И Квятковский созвал в зале своих дворян.

Ввалившись беспокойно в зал, они все уставились на него, без пыла и страсти, с какой они выступали когда здесь были белые рыцари. Теперь в глазах подданных хозяин убежища видел лишь страх.

И увидев это, он понял, что битва проиграна окончательно.

— Люди торговые пусть собираются и уходят из крепости.

— Почему это? — стали спрашивать купцы.

— Потому что вам конец, делать здесь нечего.

Один из торговцев воскликнул:

— Но мы и дня не протянем за нашими стенами, чудовища пожрут нас и мулов наших!

— Если будете идти вместе и быстро и под охраной наших лучших воинов, то дойдете до Белого города!

— Мы не уйдем. Не уйдем и все тут, — произнес один высокий и статный купец с большой черной бородой.