О времени и о себе. Рассказы.
Шрифт:
Слух моментально долетел до матушки и до Устинии Васильевны. Они торопились на выручку.
Милиционер и председатель сельсовета начали подсаживать батюшку в кузов автомашины, а плачущие женщины ухватились за одежду отца Алексея, пытаясь вернуть его на землю. Никто не пришел на помощь, даже не посочувствовал. Все молча потупили взгляды. Страх перед властью был сильнее справедливости. Увезли. Устиния Васильевна подозвала нескольких своих учеников и попросила собрать оба ее класса у школы. Не ощутив поддержки у односельчан, она решила найти ее у нас, детей.
На тетрадных листочках мы своей рукой под диктовку учительницы написали более десятка коротеньких просьб: «Дядя, отпусти батюшку! Верните нам отца Алексея!»
Отдавала
Через час мы уже стояли перед окнами двухэтажного полукаменного здания НКВД. И когда она решительно стала подниматься по ступеням на второй этаж, мы всей гурьбой последовали за ней. В коридоре ее кто-то пытался остановить, но, увидев детей, пропустили. Дежурный милиционер к начальнику не пропустил, а пошел доложить. Разрешили войти.
Устиния Васильевна пользовалась авторитетом не только у селян, но и в районе. Ее знали как зачинателя всевозможных благотворительных мероприятий. Начальник милиции, сытый, самодовольный, перепоясанный ремнями, осмотрел нас сверху вниз по кругу. Устиния Васильевна начала излагать общую жалобу, иногда сквозь слезы поглядывая на нас.
Закончив, попросила поддержать ее просьбу. Мы не знали, как и что нужно говорить, зато дружно подошли к столу человека в портупее и выложили наши требования. Глаза наши были устремлены в одну точку-на лицо начальника. Мысленно молили его о милосердии к нашей учительнице, к отцу Алексею. Лицо его сначала ничего не выражало, потом начало медленно багроветь. Мы сразу поняли:начальник возмущен до предела. Еще бы, слыхано ли такое в ту пору:открытый протест, коллективное выступление. Но сдержался. Отозвал нашу учительницу в сторонку и что-то усердно начал ей объяснять. Под конец громко сказал: «Идите сейчас домой, а мы постараемся решить это дело». И решили. Десять лет лесоповала для нашего «подзащитного». Все наши детские понятия о справедливости взрослых рухнули, исчезли как дым.
Вернулся отец Алексей в 1947 году. В своем селе служить не стал, хотя и приход был свободен. Принял он епархию за много верст от своей родной церкви, объясняя это обидой на односельчан. Никто за него не вступился, не произнес защитного слова, кроме пожилой учительницы со своими воспитанниками.
А Устиния Васильевна еще несколько лет преподавала. В день своего шестидесятилетия она получила звание заслуженной.
Да, не оскудела земля русская на своих самоотверженных апостолов, носителей справедливости, какой была Устиния Васильевна. Посещая, хотя и редко, старое деревенское кладбище, где покоятся умершие мои близкие и дальние родственники, я каждый раз останавливаюсь у могилки моей первой учительницы. Низко кланяюсь перед ветхим крестом, отдаю дань ее светлой памяти.
Крестная и Филиппыч
Старшая сестра моя, принимавшая меня из рук священника после купания в купели, стала называться моей крестной матерью. По священному писанию в случае смерти моей родной матери, обязанности по моему воспитанию переходят к крестной матери. Внушали это ребенку с малых лет. Подрастая, я обязан был это помнить и называть сестру не ее именем, а просто крестная. Родилась она до революции в небогатой крестьянской семье. Рано познала труд и заботы. Рослая, костистая, с мужской хваткой, она больше походила на парня. В годы нэпа, отец не мог нарадоваться, когда она приходила к нему в кузницу, брала молот и ударяла по горячему железу, как заправский молотобоец.
Подступило время невеститься. А жениха и искать не надо. Он здесь, прямо в кузнице. Подручный молотобоец у отца, сын местного углежога дяди Филиппа.
Сыграли свадьбу. Петр временно поселился у нас и был равноправным членом нашей семьи. Но случилась
Пошли дети. Первый, второй, третий… да восемь человек и выпустили на свет божий. И не унывали. Это сейчас один ребенок — проблема, двое — многодетность. Филиппыч в МТС выучился на тракториста и на своем ХТЗ обрабатывал поля колхозов и совхозов.
Неожиданно случилось большое несчастье. Кто-то ночью в поле от трактора увез бочку с керосином. Обвинили тракториста. В то жесткое предвоенное время судили за все. Правительству нужны были бесплатные рабочие руки. Много рук. Проводили индустриализацию страны. Готовились к всемирной войне. Филиппычу присудили два года Буреполома. Крестная чуть жизни не лишилась. Четверо малышей на руках и сама нигде не работает. Ходила в район десятки раз. Кого-то просила, умоляла, плакала. Не помогло. Подсказали: «Надо «дать». Сколько? Кому? Этого она не знала. Решительно продала корову — последнее достояние и поехала в область. Вернулась без денег и без мужа, но с надеждой, что сколько-нибудь скостят. Ничего подобного. День в день оттрубил он на лесоповале и перед самой войной вернулся. Опять работал в МТС: c весны на тракторе, осенью на комбайне, зимой на ремонте.
Началась война. Условия жизни ужесточились. Фронт забирал все. Картофель, зерно, шерсть, молоко, яйца, мясо. На все был налог. Даже плодовые деревья, кусты смородины должны были родить каждый год и нести подать. Семье оставались последние крохи. А семья прибывала. Первенцы уже сами становились на крыло. Отучившись по четыре зимы в школе они начинали работать прицепщиками с отцом на тракторе, пастушатами, рассыльными в сельсовете и в колхозной конторе. Дома — уход за скотиной, работа в огороде тоже была на их совести. Каждый вносил свою лепту в общий котел.
Я, отслужив в армии, изредка навещал свою крестную мать. Ездил из города повидаться на денек, на два. Привозил небольшие подарки: то платочек на голову, то милистину на кофту. Как она была рада каждой встрече!.. Начинались хлопоты. Уйдет во двор, возвращается с пустыми руками. — «Филиппыч! Ты убирал навоз во дворе?» — «Убирал!». — «Где бутылка, которую я спрятала под навоз?. «А мы с соседом Митричем убирали, нашли ее, ну на радостях и выпили». «Вот так всегда. Не знаю, куда и прятать. Везде находит, хотя и глаз один. За божницей только не берет. Бога боится, но туда бутылка не убирается, только чекушка». «Не беспокойся крестная, я захватил с собой из города, подавай рюмки». «Подожди, я еще грибков достану». Подает в блюде из погреба. «А ведь они с песочком, похрустывают на зубах». «Солил-то хозяин. Плохо промыл. Не видит. Ну да ладно, съедим». Выпьют по рюмочке, по две. Потом я прошу: «Спойте, пожалуйста». И запевают на два голоса «Под ракитою зеленой русский раненый лежал». У них слезы закапают, а у меня сердце защемит. Родные мои! Как мало вам нужно, чтобы счастье навестило вас. Только в эти задушевные минуты вы находите отдохновение от ежедневной тяжелой нужды.
Особенно тяжело они переживали неожиданные семейные бедствия. У старшего сына, пастуха, на озими объелись две коровы. Одну успели прирезать, а за вторую пришлось платить. Случилась авария на дороге. Средний сын, шофер, принял удар на себя. За восстановление машины платили. У старшей дочери сгорел дом. Разорение одно. Но они стойко выносили удары судьбы. Пускали в ход государственную помощь на детей. Собирали по родне деньги для латания неожиданных жизненных прорех.
— Хозяин! Показал бы, какая живность у тебя во дворе в это лето?