О времени, о товарищах, о себе
Шрифт:
– Черт поймет этих французов. Еще повесить могут.
Через год после встречи с Рохлингом я попал на французский завод «Мингвилль». Осматривая предприятие, я спросил сопровождавшего меня французского инженера:
– За что это вы Германа Рохлинга приговорили к смертной казни?
– За что? А вот вы сейчас увидите за что. Вы сами оцените, какой меры наказания он заслуживает.
При осмотре завода французские инженеры непрерывно показывали мне следы «деятельности» бригады Рохлинга. Взорванные строения, разбитые машины. Все, что можно было вывезти, было вывезено на территорию Германии,
– Вот смотрите, еще и до сих пор можно видеть результаты деятельности Рохлинга.
На заводской территории, заросшей высокой травой, громоздились развалины строения, а рядом стоял разбитый корпус паровой машины.
– Они не могли вывезти эту машину, но, чтобы не оставлять ее целой, соорудили специальные козлы и с них сбрасывали на ее корпус стальные слитки. Нехватка станков и стального лома здесь ни при чем. Они хотели отбросить нас назад, к каменному веку. Они хотят всех подчинить себе, хотят управлять всеми, а управлять легче нижестоящими. Равными управлять трудно. Они вели войну на уничтожение французской культуры, промышленности, всего французского. Много он вреда причинил металлургической промышленности Франции.
Утром, когда я подъезжал к Фольклингену, то прочил на первой странице местной газеты отчет о судебном процессе над Рохлингом. Французские оккупационные власти обвиняли его в антифранцузской пропаганде и создании в Лотарингии враждебной в отношении Франции атмосферы…
И вот мы беседуем с Рохлингом:
– У нас в области много угля, – произнес он, смотря в сторону границы, – но у нас нет руды – руда там, – и он поднял руку и махнул ей в сторону Лотарингии. – В мире много несправедливостей, молодой человек, их надо устранять, – и он плотно сжал губы.
– Я сегодня читал в газетах, что вам не повезло и здесь. Вас и здесь осудили, – сказал я Рохлингу. Он резко отвернулся от окна, в глазах у него горели веселые огоньки.
– Да, меня формально осудили, но процесс я выиграл. Я готов в сто раз больше заплатить, чтобы вновь получить возможность прямо высказать все свои концепции. Суд был открытым, и я изложил все свои мысли и сурово осудил политику оккупационных властей. Газеты широко освещали весь ход процесса, за это можно было не сто марок заплатить, а значительно больше, – весело произнес Рохлинг.
Когда я уходил от него, он, прощаясь, еще раз сказал:
– Займитесь конверторным процессом – этот процесс себя далеко еще не исчерпал. Кстати, поинтересуйтесь работами Максимиллианхютте – это очень интересный завод. Они часть воздуха при продувке чугуна заменили кислородом и этим снизили содержание азота в стали. Мы также готовимся к подобным работам. Большие исследования по конверторному производству проводит профессор Дюрер в Шарлотенбургском политехническом институте. Орджоникидзе не зря интересуется этим производством – он хорошо чувствует биение пульса промышленности и правильно ставит диагнозы.
Этот разговор с Рохлингом я вспоминал впоследствии неоднократно. Как-то при встрече с Завенягиным в 1936 году я рассказал ему об этом и спросил:
– Скажи, а как в действительности работают у тебя на Магнитке мартеновские печи?
– Вот черт, до чего же точно Рохлинг предсказал, как мы будем работать.
– Осенью 1933 года.
– Мы загружаем в печи до шестидесяти-шестидесяти пяти процентов чугуна. Нам не хватает скрапа. Ну конечно, поэтому, в частности, и сталь дорогой получается.
Прошло еще тридцать лет, и у нас в стране стали вновь обсуждаться вопросы о конверторном производстве стали. Правда, теперь этот метод сильно изменился, а качество конверторной стали значительно повысилось. Уже мало осталось людей, сомневающихся в возможности ее использования для изготовления ответственных изделий. На ряде заводов построены и сооружаются новые крупные конверторы.
А передо мной вновь и вновь встает незабываемый образ железного наркома Серго Орджоникидзе – человека с большим даром предвидения.
Неужели я от него не отделаюсь!
В связи с поручением Орджоникидзе по изучению производства конверторной стали мне пришлось вновь поехать во Францию. С французскими промышленниками только что был заключен договор, и атмосфера была чрезвычайно благоприятной.
Узнав о моем приезде, «Комите де форж» предложил мне посетить металлургические заводы Лотарингии, и я выехал в город Мец. Было условлено, что я буду держать под мышкой журнал «Пари матч» и по этому признаку меня опознает инженер с завода Мишвилль, куда он должен был меня доставить.
Мы продумали все, за исключением того, как мы будем разговаривать. Французский язык я изучал в реальном училище, но с 1918 года не брал в руки ни одной французской книжки и безбожно забыл все, чему нас пыталась обучить учительница Роза Львовна.
Когда я вышел из вагона с журналом под мышкой,, ко мне подошел инженер завода Мишвилль и спросил:
– Etes vous monsieur Emelianov? [84]
– Oui, monsieur [85] .
Мы пожали друг другу руки, и он пригласил меня следовать за ним к машине.
84
– Вы Емельянов?
85
– Да.
По дороге я сообщил своему собеседнику, что не владею французским, а из иностранных языков знаю только немецкий.
– А я не знаю немецкого языка, – ответил мне мой новый знакомый.
– Что же мы будем делать?
Француз пожал плечами:
– Je ne sais pas [86] .
Мы сели в машину. До Мишвилля более часу езды. Запас французских слов у меня убогий. «Неужели мы будем молчать всю дорогу? А как же быть там, на заводе?» Не прошло, вероятно, и двух минут, как мы отъехали от вокзала, француз спросил меня, читал ли я сегодняшние французские газеты? Они чрезвычайно благоприятно расценипают заключенное торговое соглашение.
86
– Не знаю.