Оазис человечности. Часть2. Власть фортуны
Шрифт:
Валерий был расстроен, на сердце у него скребли кошки, ум горячился, перебирая сотни никуда не годных для разрешения задачи вариантов. Вот уже много недель подряд он, как ошалелый, брел в потемках, тщетно ища и не находя спасительного выхода. Словно в лихорадке, словно зараженный чумой, в горячке набрасывался он то на одно, то на другое, с неизменной жестокостью терпя поражение за поражением. Крушение надежд ожидало его повсюду, за какую бы идею он ни брался. Такое с трудом могла бы снести самая твердая и несгибаемая воля. Могучие его порывы были тщедушны и слабы: в одном случае ему не доставало хитрости и изворотливости, в другом – смелости и открытости. Он, как загнанный в глухой угол зверь, с пеной у рта, ощетинившись на злобный мир, несущий ему погибель, готов был биться и сражаться до последней капли крови, бегущей по его организму. Пока руки сильны. Пока они могут до поры до времени держать свою
Валерий с радостью встретил появление дочери: от этого уголка своего мира он никогда не откажется. Ему надо было развеяться, отвлечься, иначе рассудок мог и не вынести такого приговора. Кроме того, ему хотелось сейчас поговорить с живым существом, а не с сотнями свитков и папирусов, испещренных мелкими буквами – сообщениями, докладами, письмами важных людей, многочисленными сведениями чуть ли не о четверти империи, картами, схемами; его стол и все окружающее пространство, к счастью, вместительное, было завалено, обложено, и он среди них был подобен замурованному страдальцу, обреченному на ужасную голодную смерть. Когда он ел – Валерий и сам не смог сказать, как дочь ни пыталась это узнать. Она дала соответствующие распоряжения слугам, приказав сразу же после ее ухода накрыть стол едой, побранила их за нерасторопность, и подсела к отцу. В нем давно назрело желание высказаться, разделить с кем-то из людей, кому он доверял, свои тревоги и беспокойства.
Он доверительно посмотрел дочери в глаза, увидел в них свое отражение, и завел с ней беседу. Аврора рассказала ему, как провела день, о своих мыслях – тех, которые дочь может поведать отцу, и поинтересовалась, как дела у него. Валерий, словно ждал именно этого вопроса. Сколько сотен, тысяч раз за все годы ему приходилось отвечать на этот вопрос однообразно, невыразительно, говоря то, что всем было известно или что хотели услышать, и вот теперь он с нетерпением ожидал этих слов. Он накопил столько эмоций, как дождевая туча влагу, что не мог более нести их в себе: они грозили навсегда прижать своей массой к земле, заживо похоронить под почвою, где мрак и гниение оборвали бы его жизнь. Он рассказывал и рассказывал с задором и живостью, какую трудно было ожидать от него. После многих часов утомительной работы, когда силы то покидали его, то вновь возвращались, после недель непрерывного напряжения ума, непрестанно ищущего решения, он обрел второе дыхание и выдохнул из себя то, что сковывало его.
Аврора слушала отца, пытаясь вникнуть в пространное повествование: он поведал ей о своей внутренней жизни, известной не многим, о своих заботах и усилиях, о мыслях и волнении, о колоссальном средоточии всей воли на том, что его так беспокоило. Валерий Татий Цетег досадовал, что дела в сенате идут хуже некуда: три сотни виднейших мужчин, облаченных в тоги с широкими пурпурными полосами, не могли прийти к взаимному пониманию, швыряемые собственными мучителями в разные стороны. Валерий беззастенчиво обличал алчность и жадность, корысть и тщеславие, развращенность и изнеженность, спесь и властность, гордость и суетливость, зависть и высокомерие, предательство и обман, которыми жил сенат. Совсем немногие искренне заботились о государственном благе, которое в славные времена республики было важнейшей ценностью и достоянием, когда следование долгу перед государством считалось обязанностью каждого сознательного гражданина.
Сенат дробился от внутренних разногласий и противоречий, что мешали слышать друг друга, искать зерно правды в словах соратника. Забывалось, что общее дело-то оставалось одно – служение государству. Но личные интересы перевешивали, и под лозунгами «во имя Рима», «во имя великого народа» принимались решения и акты.
Валерий кипел гневом от того, что та картина жизни, которую он каждый день наблюдал, выходя ли из дома, пребывая ль в сенате, резко отличалась от той воображаемой, что жила в его представлении. Он клятвенно заверял дочь, при этом глаза его лихорадочно блестели, что будь он императором Римской империи, будь он властелином поднебесного мира, жизнь бы везде, в каждом уголке планеты, мигом бы преобразилась. В его голове так ясно проступал план того, как вернуть на землю золотое время, и люди снова стали бы героями повседневности и жили бы вместе с богами, общались с ними, праздновали, заключали браки.
– И всеобщее вселенское благоденствие и заря новой жизни наступили, если бы только так случилось! – заключил он восторженно.
По мере того, как он произносил свою пафосную возвышенную тираду, все большее возбуждение овладевало
Аврора не с начала внимала возвышенной речи отца: слишком довлели над ней ее собственные мысли, не дающие покоя, а потому усидеть и пытаться услышать слова другого человека, пусть и самого родного, понять их, для нее было крайне тяжело. Благодаря особому женскому чутью она хорошо видела эмоциональные оттенки речи, перепады настроения, расположение духа, красочную гамму человеческих чувств. Но чувства человека – это не он сам. Не он их породил, но их причина лежит в нем самом. И потому Аврора не могла понять отца, не могла услышать его слово, распознать тот свет, яркость и глубину которого он хотел открыть для любимой дочери. Он желал этого всей душой, но у него это не выходило: Аврора видела лишь огромные гребни волн; силу же, что породила их, она не могла разглядеть. Валерия было не удержать, он полыхал идеей борьбы во имя всеобщего блага, во имя торжества справедливости и старых добрых законов, данных некогда мудрыми людьми, но от того не потерявших свою истинную силу.
– Мыслить, бороться, стать свободными! Эти слова должны стать девизом каждого здравомыслящего гражданина, от которого зависит будущее всего государства, всего мира! Мыслить в правильном направлении, бороться за это и обрести свободу! Разумность или глупость – вот выбор, предоставляющийся каждому, каждый должен его сделать. Почему мы называемся людьми? В чем наше отличие от всех остальных живых существ на земле, чьи формы столь же пестры, как цветы в саду Мецената, и столь же разнообразны, как созвездия на темном небе? Но природа человека на ступень выше. Для того, чтобы в это верить, мне не нужно ничего знать, кроме того, что главное наше достоинство, самое существенное отличие – это возможность мыслить! Так почему же не пользоваться этим сполна? И пусть непонятна и туманна сама структура мысли: она эфемерна с одной стороны, как будто сотворена из иного материала, раз ее никто не видел, и реальна с другой, раз все верят в ее существование, хотя бы потому, что не раз замечали ее стремительный огненный полет у себя в глубине. Если мы мыслим, значит – живем. Если нет – просто существуем, плывем в напрасной суете, прожигаем то, что нам даровано таким необыкновенным образом. Бесценный дар!
Бороться! Знаешь, дочь моя, хотя бы: какую жизнь прожил Марк Аврелий? Какой мудрый человек стоял тогда у руля государства, как искусно он его направлял среди губительных скал в бушующем море жизни? А Сенека? Каким он стал выдающимся мыслителем и управленцем в свое время в Римской Империи, каким политиком? Не в том жалком понимании слова, что имеет хождение сейчас! Нет! Сейчас, когда упоминаешь слово «политик», то мне сразу представляется хитрый делец, сообразительный, проворный, как лисица, и хищный, как ястреб, иногда – глупый и несообразительный, попавший во власть подкупами ли из своего несметного состояния, или по умыслу другого, но многие из них рвутся к власти посредством преступлений, обманов, насилия, причем все эти способности они с течением времени и занятием все более высокого положения продолжают усердно развивать, причем – весьма успешно. И дорвавшись до власти, творят все те же беззакония, но теперь облаченные в мантии законности и вседозволенности. Немногие люди, имеющие власть, руководствуются иными соображениями, отличными от потребности удовлетворять свои низменные вожделения. Я все это знаю и вижу, потому что я вхож в эти круги, я варюсь в одном и том же соку, и знаю его цвет и вкус. А простым гражданам, видящим лишь лубочную картинку, но не саму суть, крайне непросто разобраться, на чьей же стороне находится правда, и кому вверить свою судьбу.
Бороться! В этом слове заключено все! Именно посредством этого человек перестает быть безответственным ребенком, привыкшим к исполнению своих ежеминутных желаний и потребностей, а становится кем-то большим, к которому прислушиваются люди и начинают питать уважение. И в том числе, из-за того, что он совершил много добрых дел. Как ты думаешь, Аврора, можно ли совершить добрые дела без борьбы? Можно ли помочь тем, кто остался позади, кто отстал, и уныло плетется по пыльной дороге жизни, не находя в себе силы стремиться вперед? Помочь стать им достойными людьми? Оставить после себя долгий и славный след в жизни других людей, который бы, как путеводная звезда, направлял их в дороге, помогал бы и им преодолеть инерцию, лень, беззащитность и бесхребетность, который бы помог стать им человечнее?