Оазис человечности. Часть2. Власть фортуны
Шрифт:
Пока страж ходил в темницу, Аврора не теряла зря времени, разгуливая по двору, подошла к отвесной скале, с которой наверняка не раз и не два сбрасывали приговоренных к смерти.
«Жуткая казнь и жуткая смерть», – подумала Аврора, следя, как далеко-далеко внизу об усеянный остриями скал берег бьется буйный Тибр, вздымая в воздух тысячи мелких брызг. Аврора стояла и смотрела на эту могучую реку, что несла свои воды через весь Рим, на эту когда-то питательную вену города. Когда-то в ней была чистая вода, пока гордые человеческие сыны и дочери не стали сбрасывать в ее широкие воды отбросы и помои, грязь и кровь. Сейчас эта река боли – как мутное бельмо на глазу каждого человека, ответственного за свои деяния. Какие, должно быть, ледяные у нее сейчас воды,
Аврору вывел из задумчивости приближающийся страж. Почему-то он вернулся один, без Лутация. Лицо его живо передавало болезненную боль утраты и тяжкое сознание вины.
– Мне есть, что вам сказать, благородная женщина. Но боюсь, что эти вести не принесут вам радости, я видел, насколько сильно вы хотели увидеть этого мужчину.
– Говорите же, где он, и почему я не вижу его? В сторону пустые разговоры. – Аврора разве что не подпрыгивала от нетерпения, топталась на месте и требовала ответа.
– Тогда я должен буду вам поведать, что заключенного Лутация камера совсем пуста; чиста, как будто, там никого и не было – видать, прибрали. Но как быстро!
Аврора недоуменно моргнула глазами, пытаясь понять: можно ли верить своим ушам, и что же это значит, где же он тогда? Страж заметил ее рассеянный вид и с какой-то гордостью поспешил заверить ее в том, что он, не будь растяпой, обычно все разузнавал у местных управителей, и поторопился сказать:
– А знаете, оказывается, со вчерашнего вечера в непонятной для меня спешке отсюда увезли некоего арестанта в иную тюрьму в другом городе, название которого не осталось запечатлено в документах.
Он стоял с гордым и самодовольным видом, видимо, ожидая заслуженного вознаграждения, но Аврора не удостоила его взглядом, а надменно и с ноткой властности, почуяв раболепство в голосе стража, спросила:
– А видел ли кто, как его увозили отсюда вчера вечером?
Страж мог только помотать головой.
– Нет. Как я ни расспрашивал старательно, но известие сие записано в книге учета заключенных, а если перевозили, то думается, что под покровом ночи как государственного преступника…
– Государственного преступника?! – неожиданно для себя переспросила Аврора. – Не ослышалась ли я?
– Ни на малость. Могу в этом вас заверить. Так помечено его преступление: государственная измена, сменить был приказ место заточения; город неизвестен, тюрьма неизвестна. Это все, что удалось мне узнать. Большее мог бы сказать, возможно, сам наш начальник тюрьмы, но по слухам он уехал надолго и вернется нескоро.
Аврору это известие потрясло, мертвенная бледность проступила на алых щеках и могла выдать ее, но тот не заметил этого. Она дала стражу монету и попросила проводить ее к выходу. Что-то больно сжимало ее сердце мертвой хваткой, ей хотелось вырваться на волю из этого жуткого места, несущего дурные вести. А чего иного можно было ожидать, если само предназначение здешних краев состояло в сборе зла и умерщвлении последних крох добра? Выносить это она больше не могла. Чьи злые помыслы все это сотворили? Аврора напрасно терзала себя этими думами – они были бесплодны, как и попытка увидеть сегодня Лутация.
Еще один день пробежал в напрасных усилиях, сверкнул и погас во вспышках разноцветных огней, принеся разочарования и потрясения. Похоже, удача отвернулась от нее. Слишком долго она злоупотребляла ее дарами, и вот наступает, видимо, время оплатить все долги своенравной богине: только вознесла на вершины неба, как хочет прямо в ад низложить. Аврора наблюдала, как предвечерняя мгла сгущала свои краски, как бесплотное покрывало ночи простиралось над бездушным городом. Как можно отыскать правду, если все ее одежды – черны? Как ее узнать, если ее белые и прозрачные черты люди скрывают за ворохом черного могильного платья, в складках которого среди густой тьмы принимаешь черное за белое, а от белого, если случаем и наткнешься на него, шарахаешься, как от привидения?
Аврора была печальна, горькая потеря
– Что приключилось со мной за эти дни? Куда исчезли все мои мечты, оставив только сплошные разуверения в моих днях? Что изменило так меня? Какая разлука породила то ненастье, что бушует во мне без умолку, почему несчастье не покидает и рождает все новую смуту, как будто прогневила я чем Немезиду? Утрата настигла меня тяжкая, нелегкая, изводит и мучит уж сколько дней, и где мне сыскать отдохновение?
Ночные тени без конца плясали под ее окнами, неистово и дерзко. И каждый раз, как усталые глаза смотрели в их сторону, они дьявольски преображались, и ей все мерещилось улыбающееся лицо мужчины с красными перьями.
Глава II. ПОПРАННАЯ ЛЮБОВЬ
«Всякая любовь истинна и прекрасна по-своему,
лишь бы только она была в сердце, а не в голове»
В.Г.Белинский
Миновали долгие две недели после тех мрачных событий. Они теперь стали тенью, неприятными воспоминаниями, к которым не хотелось возвращаться. Время унесло все, развеяло по земле, как и те холодные ветра, что нескончаемыми ночами носились по городу, подобно дикой обезумевшей толпе.
Быстротечные дни неудержимо промчались мимо. Человек для них оставался всего крохотным муравьем, которого вынесло неугомонной стихией в безбрежный океан, незаметной пылинкой на завораживающей мозаике вселенского храма. Дни унесли с собою в прошлое чувства, мысли и желания, потушили огонь треволнений, что родился из сердца в минуту открытости, терзая его и призывая действовать без промедления. Одно время этот огонь горел, голос сердца звучал – пока к нему прислушивались. Но есть ли сила, что не утихает с течением времени, если к ней привыкаешь и начинаешь попросту не замечать, отказывая во внимании, оставаясь глух к ее крикам? Есть ли сила, что трубила бы беспрерывно, сама себя порождая и находя продолжение в себе самой, имея начало, но не имея конца? Любой вздох, любой пустяк, вздор, глупость, любое слово, любое движение – все, что рождается в человеческом существе, получает свою самостоятельную жизнь. Но можно ли сказать, что эта жизнь будет длиться бесконечно, сама себя продлевая? Все это обретает смысл только на краткий миг бытия и теряет его, когда обрывается дыхание его жизни. Вздох пропадает, движение замирает, слово уносится в неведомые дали, оставляя после себя лишь воспоминания, которые со временем все тускнеют, обесцвечиваются и в один день из-за не востребования канут в глубокую беспроглядную бездну человеческой памяти. Так и звуки сердца, что начала слышать Аврора, затихли незаметно и смиренно, когда молодая женщина отвергла боль и страдания, перешагнула их с былой невозмутимостью, поранив ступни ног. Мелодия души стала едва слышимой.
В один день, в один час гордая девушка отказалась от мучивших ее дум, от терзавших ее мыслей, легкомысленно махнув на них рукой. Непреклонно отвернула от стучавших в ее окно душевных порывов, слезно моливших услышать их наконец. Аврора заперла ставни своего сердца. Жизнь возвращалась на круги своя, в привычную колею. Голоса умолкли. В душе наступило желанное спокойствие. Непостижимая для ума загадка была отброшена с той жестокой изворотливостью, какую она позволяла себе по отношению к своим любовникам. Наступившее затишье было так мило наивной душе, что она даже не бралась вопрошать, как долго оно продлится. Пребывая в беспечности, те далекие дни казались ей теперь надуманными. Дом тети, уличная стычка, тюрьма – то было всего-навсего жутким сном, который не повторится. Она почти убедила себя в том, что все пережитое тогда ей привиделось. Это было не на самом деле. Она отказала воспоминаниям в праве на существование в этом мире среди живых. Таким воспоминаниям одно место: среди тех, кого они не смогут потревожить.