Оазис человечности. Часть2. Власть фортуны
Шрифт:
Зима знала за собой одно удивительное свойство: как и раскаленные ассирийские пески, она могла занести все то, что человек хотел забыть, а иногда даже и то, что хотел бы помнить всегда. По невнимательности, досадному упущению, или намеренно, но оброненное мигом заносилось, погребалось под толстыми слоями снега, откуда выбраться не суждено. И само это место затеряется среди однородной массы, погребенное без почестей, без признания заслуг. Неожиданный холод ударил, а снег закружил причудливый хоровод бесконечно долгих дней.
Но Аврора не знала скуки и уныния, которые обычно накатывались морозными темными вечерами, когда беспросветное будущее по своей безнадежности уступает лишь отчаявшемуся настоящему. Непреклонная девушка с холодными гордыми глазами целиком окунулась в
Девушка вся сгорала от кипучей энергии, что вдруг забила в ней фонтаном, забурлила от безудержных чувств, охвативших все ее трепещущее существо; страсть к мирской жизни заполнила ее, покорила волю. Мелодия души звучала в ней, но с каждым днем, прожитым в пустом удовольствии, становилась все тише и тише.
Но, как и во всяком противостоянии, в борьбе человеческих страстей и стремлений души выпадала счастливая минута, когда сам рок терял власть, и только человеческая воля, неодолимая и могущественная, могла склонить чашу весов в ту или иную сторону. Но для Авроры она еще не наступила. Или она не заметила ее наступление. Вполне могло оказаться, что вся жизнь человеческая состоит из подобных минут, когда решается дальнейшая судьба, когда определяется дальнейший путь. Каждую минуту человек мог незаметно для себя делать выбор, который предопределит его жизнь. Выбор, который или уведет его еще дальше в сторону или приблизит к идеалу. Но такие минуты так не заметны будничному взгляду, привыкшему наблюдать сквозь пальцы за всем происходящим, не замечая ни себя, ни других людей – тех, кто меняют себя, делая свою жизнь лучше или хуже, принося в нее радость или горе.
Солнце давно перевалило за середину неба и приняло, как и то, бурый оттенок. Как-то однообразно оно было сегодня и скучно, но напрасно старалось передать свое настроение Авроре – девушка была бодра и деятельна, как никогда. Она рылась в своей богатой мебели из орехового и вишневого дерева, подбирала благовония и украшения по цвету и форме так, чтобы они подошли к ее притягательному наряду: плотной тунике цвета весны – зеленой с белыми рукавами, оплетенными бахромой и яркими цветистыми узорами; к ослепительно белым сандалиям, что своей чистотой и изыском могли поспорить с самыми изящными лебедями. Ее настолько увлекли наряды, что еще один час пролетел незаметно. Весело смеясь и ни о чем не заботясь, она выпорхнула из своей комнаты.
Аврора бежала по знакомым с детства ступенькам родного дома и радовалась: жизнь не забыла о ней, закружила в танце, и разве можно было остановиться? Воспоминания о нескольких прожитых днях, когда внутри нее что-то пробудилось – это не было ее желанием. А раз так, то этого не могло произойти с ней на самом деле! Она будет меняться только так, как сама того пожелает, станет той, какой сама себя пожелает видеть! И так будет!
Привычные чувствования и видения мира вновь возвращались к ней. Вот и очередное послание от Деметрия, что жаждал с ней встречи непременно сегодня – лишнее тому подтверждение. Драгоценный свиток остался лежать в ее комнате, запрятанный глубоко в сундуке под ее нарядами. Она с упоением и восторгом читала его целое утро, и сейчас глаза ее блестели от осознания собственной важности, от уважения и любви, которые она питала к себе. И этим днем, уже не таким холодным, как прежние, цветы цвели в ее сердце. За окном была зима, но разве чувства человеческие подвластны временам года? Об этом когда-то говорил ей Деметрий.
Она спускалась по широкой лестнице, убранной восточными коврами, глядела на картины древних мастеров, висевшие на стенах, но ее глаза в затейливом узоре их линий читали лишь отдельные строки взволновавшего ее душу письма. Они выплывали внезапно и уносились так же стремительно, как пугливая и робкая лань от глаз охотника.
«Мой ангелочек, мое трепещущее сердце!
Смею ли я к вам обращаться подобным образом, моя богиня, светоч моих дней? Прошло столько времени с той поры, когда я с вами виделся в последний раз, что едва не разуверился: осталась
И если существует во вселенной идеал, то этот идеал – вы, моя жизнь, смысл всего моего существования! И все эти одинокие ночи я не видел вас, согреваясь от холода зимы лишь своей любовью к вам. Вы там, я это знаю! Вы помните меня, точно так же, как помню я вас! И все эти недели, показавшиеся бесконечными, я думал только о вас, в мыслях пребывая рядом с вами, играя вашими локонами, слушая ваш ласковый голос. Мне улыбаются ваши глаза, но вот любовь наполняет меня, и мне становится стыдно за себя, за то, что я так несовершенен, за то, что счастье обладать вами по праву могли б познать только боги, но не простые смертные, как я. И мне хочется разделить радость с вами. Одним смиренным взглядом заглянуть в вас и прошептать: «Я с вами, моя страсть! Я всегда буду с вами!» Иногда мне начинает казаться, будто ваши глаза отвечают мне. Вот блеснула искорка, вот две луны поменяли свой обычный обход, обрели величественное, едва уловимое для моего смертного ума, значение. О, как бы мне хотелось читать в вашем сердце! Но я так часто не вижу того, что видите вы, что и я должен был бы увидеть. Но разве мне, обычному смертному, могут быть доступны небеса, где, я уверен, вы обитаете? Но вот незадача! Мне не дано летать, подобно тем искусным грекам, мне не дано вознестись туда с равнодушными ветрами. Я потерял то, что когда-то имел: то счастье, которым владел, и свет этого мира померк, и тьма стала окружать меня повсюду!
Я нахожу свое спасение только в мыслях, где надежда никогда не покидает меня. Мои мысли кружат сейчас вокруг вас, гладят вашу прекрасную руку, опускаются и поднимаются, зовут с собой устремиться в далекие края, забыть обо всем, о напрасной суете жизни, о ненужных думах, о том, над чем мы не властны, и просто радоваться, улыбаться и смеяться! Ликовать, одурманившись ароматом свободы и чувства, не требующего взамен ничего!
Слышите ли вы мой зов? Откликнетесь ли вы на него? Где же вы сейчас? Но где бы вы ни были, можете быть уверенной в одном: в моей вечной и несгораемой любви к вам!
С надеждой, Деметрий».
Аврора выучила эти строки наизусть и, преисполненная самозабвенной радости, забежала к отцу в помещение, намереваясь предупредить его о своей вечерней отлучке, а заодно и повидать – именно поэтому и не стала звать слуг. В последнее время в семье что-то происходило: мать часто пропадает из дома под разными предлогами, отец весь погружен в дела, живет ими и общается со многими людьми, приходящими домой, на какие-то скучные темы; нередко засиживается до поздней ночи, а утром опять спешит на собрание сената – из-за всего этого она вообще перестала его видеть, полностью предоставленная в свое распоряжение, что ее, впрочем, целиком устраивало. Но иногда сердце щемило от какого-то назойливого тревожного предчувствия. Она смеялась над ним и отгоняла подальше от себя, но оно неизменно вновь ею завладевало и в минуты покоя, и в минуты беспечной радости, и в минуты торжества.
Отец был чем-то встревожен, какая-то забота нависла над ним, которая лишала его той уверенной и твердой, как его характер, улыбки. Он всегда при виде своей дочери улыбался: в его жизни это был теплый укромный уголок, но он не умел о нем заботиться. Аврора сразу почувствовала, что что-то не так: с близкими людьми, с которыми живешь долго, а то и всю жизнь, устанавливается какая-то незримая связь, протягиваются какие-то невесомые и невидимые ниточки, которые нельзя затронуть без того, чтобы это не почуяли остальные. В семье это особенно заметно. Любая перемена в настроении, состоянии близкого человека мигом улавливается какой-то частью своей души, что отдана ему. Будь это невольный взгляд, жест или непривычное движение, выражение лица, поза, даже то, как уложены волосы на голове, – все это безошибочно подсказывает чуткому человеку те перемены, что произошли в другом.