Оазис человечности. Часть2. Власть фортуны

Веро Марк

Аврору он встретил ранней осенью, когда все готовилось отойти на покой. Все, кроме людей. С ней все было иначе, не так, как с другими, и часто он сам путался и не понимал: кто он на самом деле – охотник или жертва? Он преклонялся перед ее красотой и готов был подчиниться малейшему ее желанию. Невыносимая страсть съедала его, и нередко после их расставания он ощущал себя выжатым, как лимон. Словно весь его сок, вся его любовь перетекала куда-то, а ему оставалось только одно внутреннее опустошение. Он познал Аврору не так давно, и после того дня они виделись еще некоторое время, после

чего возлюбленная предложила «отдохнуть некоторое время друг от друга», заверяя его в самых искренних к нему чувствах. Что это значило – он не мог понять, и чувствовал себя не победителем, а побежденным. А он любил ее до изнеможения: этот прелестный образ, что раз за разом радовал его глаз, вскружил ему голову; этот румянец, походящий на лепестки красной розы, синева глаз, аромат ее дыхания, что так походил на запах фиалки, пробившейся к свету и жизни у горного ручья; эти отточенные линии нежных белых рук, гибких и стройных, как береза, стан, музыка ее слов; все в ней находило отклик в нем, все в ней восхищало его.

– Деметрий! Здравствуй! Что же ты медлишь, или мое появление удивило тебя? – Аврора первая приветствовала его, позволив поцеловать свои тонкие пальчики.

– Твое появление всегда удивительно для меня, роза моя! И сколько б я ни восторгался, душа моя уносится к далеким небесам, ища твою прекрасную душу там. Так непокорна она мне, и оттого я вымолвить не в силах все, пока не вернется она в мою скромную обитель, поразившись тем чудесам, пока не расскажет, что же там увидала!

Они вышли из базилики и стали прогуливаться по дорожке, а рядом топорщились ряды частых каштанов. Деметрий одной рукой ловко обвил стан Авроры, понемножку приближая ее к себе, а другой пышно и с великолепием изображал, как его душа восхищается на небеса, а затем, изумленная увиденной красотой, вновь возвращается к нему. Так они гуляли некоторое время, беседуя на разные темы.

– Сколько времени миновало уже с той поры, когда я видел тебя в последний раз! Казалось бы, что дни летят, как птицы в небе, кружа возле нас, лишь слегка задевая своим легким крылом, словно поддразнивая, маня чем-то таинственным, влекущим, а затем пряча это перед самым носом. Стоит только прочувствовать движение времени, как оно коварным образом обманывает, меняясь так, что и не узнаешь. И вот с удивлением для себя замечаешь, что прошло столько-то времени, что прошел день, что пролетели те часы, минуты, которые с таким упорством день за днем отсчитывают часы, улыбающиеся другому миру, миру, который они видят, в котором они живут всем своим существом. И это знание они не донесут ни до кого. Если не интересоваться этим самому – а как же так получается? Жить, воплощаясь в каждой минуте, ловя мгновения жизни, держа их на расстоянии взгляда. Мир без тебя стал тусклым и бесцветным, будто смотришь на жемчужину через мутное стекло: знаешь, что она на самом деле красива, но глазом это не можешь узреть. Тогда меня объяло лихорадочное беспокойство, и я тщетно искал свое место в этом жестоком мире – без тебя ничто не имело смысла. Куда бы я ни бросал свой взор, всюду видел лишь твои небесные черты. И тогда я перестал бояться мечтать наяву, как это делают люди, когда все надежды и

смутные грезы ткутся ночными снами, как покрывало, укрывающее на ночной отдых землю, что дышит благоухающими цветами под светом миллионов звезд. Тогда замерло щебетанье птиц, спускались сумерки, и природа отходила ко сну. Все затихло, и в том ночном очаровании я восхищался чудеснейшими вещами: я услышал прекрасные звуки прохладного танца. Эти звуки нарастали по мере того, как наплывала ночь. И хотя безграничные небеса в своей благости сохранили в себе частичку растаявшего закатного огня, красота дня отходила. Зато пришла иная красота – красота ночи. В этот час люди начинают мечтать и ждать чуда. Как и я ждал его прихода. И оно пришло: я слышал песни звезд, зовущие сердце к себе. Они окрыляли, заставляли мечтать и верить. И я охотно им верил. Они говорили мне, что однажды ты придешь, когда я тебя позову, и разделишь со мной мою любовь. Я жил этой надеждой все это время, и лишь на одно уповал: что ты явишься на мой зов. Даже когда ты не пришла в условленный час, я не переставал терять надежду, и мое сердце все так же трепетало от одного лишь предвкушения встречи с тобой. Мое внимание целиком заключено в тебе. Ты так же выделяешься своей красотой, как самая ярчайшая звезда на небе, неизменная в своей прелести и очаровании! И мой слабый рассудок напрасно пытается открыть тайну любви к тебе: ей срок отпущен вечный, не состарится никогда она, не износится от пыльных дорог и суровых зим. Она не ведает сомнений, ведь вся она заключена в тебе! Как ты живешь в моей груди, так и она – в твоей. И в царстве обмана и лжи живет одной справедливостью души, служит узорам небес, их волю предвосхитив, несет к тебе все видения, не гордясь и не бесчинствуя. Нет такой меры, чтоб измерить мою любовь к тебе, нет такого преступленья, которого б я не совершил ради любви к тебе, нет и быть не может даров, на которые я б ее променял; ядов и болезней, страданий и мук, которых я бы не принял ради любви. И каковы бы ни были мои терзанья, на гребне бед своих желал тебе я только счастья б!

Деметрий все сильней пылал к ней. Едва сдерживаясь, он готов был перейти в наступление, когда Аврора легко, но сурово, без всяких игр, оттолкнула его от себя. Деметрий был несколько сбит с толку таким поворотом событий, но сдаваться не собирался, и, изобразив на лице прежнюю улыбку, попытался преодолеть возникшее недоразумение:

– Прими же меня в свои священные объятия, о, божественная Аврора! Не дай моей страсти погубить меня, ведь, не найдя выхода, она источит все изнутри своим жалом!

Но Аврора была непоколебима и холодна, как камень, на котором они стояли. За эти минуты, на протяжении которых Деметрий опутывал и обволакивал ее своими сладостными речами, околдовывал, как очередную жертву, с ней стряслось нечто странное и пронзительное, в ней поселился испуг. В ее душе пробудилось то, что она беспощадно отбросила десять дней назад. Тот голос, что она пыталась заглушить, и таки заглушила на время, снова взывал к ней, восстав из своего заточения. Он не был услышан в свое время, и, отброшенный в неравной схватке во тьму, набирался сил и рос, пока на него не обращали внимания.

Конец ознакомительного фрагмента.