Об искусстве

Валери Поль

6 Именно идея "безличности" произведения неизбежно приводила Валери к проблеме вдохновения. Ведь поскольку функция поэта как конкретной личности ограничивается установлением границ и контуров произведения -- произвольных, случайных, лишенных общезначимости (внешняя форма), его внеличностное волевое усилие должно сводиться к своего рода "вслушиванию" в движение "нечеловеческой" самодовлеющей речи (форма внутренняя). Эта последняя неиссякаема в своей безличности; поэтому Валери, для которого произведение в конце концов остается "открытым" вопреки своей внешней форме, в сущности, чужд структуралистскому литературоведению, которое видит в произведении

замкнутый в себе лингвистический объект.

Эта идея Валери по-своему преломляется в работах известного теоретика литературы Мориса Бланшо (см., например: М. В1аnchot, La part du feu, Paris, 1949; L'espace littйraire, Paris, 1955). Правда, Бланшо делает акцент на решающем выборе автора: с последней точкой, обрывающей безумолчное "анонимное слово", "говорящее Нечто, Оно", рождается и сам писатель. Но и Валери полагает, что произведение творит автора: "Всякая критика исходит из устарелого принципа: человек -- причина произведения, как в глазах закона преступник -- причина преступления. Но куда очевиднее, что в обоих случаях они представляют собой их результаты" (Oeuvres, t. I, p. 1231).

7 Об античной идее объективного космического начала красоты см.: К. Гилберт, Г. Кун, История эстетики, М., 1960, стр. 17 и далее (ср. также: А. Ф. Лосев, История античной эстетики. Софисты, Сократ, Платон, стр. 374-- 379).

8 Валери фактически проводит здесь различие между отвлеченной, механической и внутренней, органической формой. В этом понимании поэтического творчества как процесса живого созидания он приближается ко многим поэтам-романтикам и особенно к Кольриджу (см.. например: М. Жерлицын, Кольридж и английский романтизм, Одесса, 1914).

9 Ср. вывод, к которому приходит Б. Р. Виппер в своей статье "Проблема сходства в портрете": "... мы способны воспринять картину, не спрашивая о сходстве, но мы должны признать, что, пока мы не поверили в ее сходство, мы не назовем ее портретом" (Б. Р. Виппер, Статьи об искусстве, стр. 351).

Эта проблема подробно рассматривается в статьях Н. И. Жинкипа, А Г. Габричевского, Б. В. Шапошникова, А. Г. Циреса и H. M. Тарабукина, составивших сборник "Искусство портрета", М., 1928.

10 Суггестивно-магическое призвание поэзии, которое вслед за немецкими романтиками провозглашал Бодлер и которое пытался осуществить Малларме (литература на эту тему огромна; см., например: A. Bйguin, L'вme romantique et le rкve, p. 376 и далее), связывалось в конечных выводах с необходимостью полной власти поэта над словом. Эта тенденция предполагала в сознании Малларме полную деперсонализацию поэтической речи, которая в его мифических притязаниях должна была воплотить в себе мировое всеединство или, иначе говоря, саму идею "невыразимого" (см. "Письмо о Малларме"). Но тем самым она вела к "уничтожению" смыслового языка в поэзии и даже поэзии как таковой, ибо, стремясь преодолеть функциональный и знаковый характер языка, поэт неизбежно должен был разрушать саму его систему, взаимосвязность, которая дает жизнь его элементам. На деле уничтожаться должны были как средства, так и всякий объект поэзии, и поэту с подобными притязаниями оставалось в конце концов только молчание (см.: M. Blanchot, L'espace littйraire, pp. 33-- 48, 133-- 149).

Но, предвосхищая, таким образом, полное опустошение, конечную иллюзорность звучащего слова и своего рода мир немоты, призванный укрыть в себе "невозможную" истину сущего, эта тенденция фактически знаменовала реальное изменение социальной функции языка, а на практике, соответственно, приводила к небывало быстрому и радикальному обновлению поэтических средств.

С этой

проблемой, которая в постсимволистский период оказалась чрезвычайно важной для всей мировой поэзии, лишь десятилетиями проясняясь в ней, питая ее или заводя в тупики (именно с ней, в частности, связана была сверхзадача В. Хлебникова -- "путь к мировому заумному языку"), Валери столкнулся еще в юношеские годы; именно ее глубокое, до конца, осознание и постоянные размышления над ней вели его от проницательного, но бесплодного максимализма к более "компромиссным" взглядам на поэзию и на природу ее языка.

11 Ср. развернутое истолкование образа Дон Жуана у Киркегора, который, в частности, пишет: "Он не только завоевывает всех женщин, но также делает их счастливыми -- и несчастными; странная вещь, но именно к этому они стремятся; если бы хоть одна из них не мечтала о том, чтобы Дон Жуан сделал ее несчастной, предварительно ее осчастливив, она была бы достойна сожаления" Спит, по: D. de R о u g e m о n t, Les mythes de l'amour, Paris, 1967, p. 126, -- здесь анализируются исторические трансформации донжуанизма в идеях и творчестве Киркегора. Ницше, Жида; см известную работу того же автора "L'amour et l'Occident", Paris, 1962, pp. 177-- 180, a также П. П. Г а й д e н к о, Трагедия эстетизма, М., 1970. стр. 183-- 1881.

12 Сонетная форма, чрезвычайно популярная во французской поэзии XIX века (ее блестяще использовали Нерваль, парнасцы, Бодлер, Верлен, Рембо, Малларме, Корбьер), постоянно занимала Валери, который сам оставил немало сонетов. Вслед за Августом Шлегелем и рядом других теоретиков сонета он пытался выработать его математическую формулу (см.: J. H у t i e r, L'esthйtique valйryenne du sonnet.
– - "Australian Journal of French Studies", 1969, vol. 6; W. M о n с h, Valйry et la tradition du sonnet franзais et europйen.
– - В сб.: "Entretiens sur Paul Valйry. ", Paris, 1972, pp. 157-- 168).

13 Семиотический анализ этого примера проделан Р. Бартом -см.: R. Вarthes, Mythologie, Paris, 1957, p. 222.

14 См. прим. 8 к "Заметке и отступлению".

15 О постоянном противопоставлении Валери функционального, знакового, структурно-смыслового Знания чистой, самодовлеющей, внесмысловой Реальности или Бытию (два эти понятия часто у него сливаются), о роли чувственного эстетического переживания в преодолении этой "пропасти" и субъектно-объектных отношений см. исчерпывающую работу У. Инса "Бытие, знание и мистика реального у Валери".
– - В сб. "Entretiens sur Paul Valйry", 1968, pp. 203-- 222.

16 Отношение Валери к музыке двойственно. Она все более раздражает его как слушателя именно тем, что он восхваляет в поэзии: рассчитанностью и силой эффекта (отсюда -- противоречивость отношения к Вагнеру). Можно, однако, заметить по многим его высказываниям 20-- 30-х годов (ср. "Вокруг Коро"), что он все более четко разграничивает эффект чисто психический, при котором воспринимающий остается пассивным объектом, и эффект, захватывающий весь "микрокосм" его целостного существа, при котором устанавливается взаимоотношение "эстетической бесконечности". В его восприятии романтической музыки и музыки Вагнера есть кое-что общее с восприятием музыки у Льва Толстого и всех тех, кто видел в ней демоническое начало; однако чувство демонического было Валери, по-видимому, чуждо; это его восприятие, скорее, родственно его враждебности ко всякому прозелитизму, всякому грубому иррациональному воздействию. Уже в 1917 г. он писал Пьеру Луи: "Не будем забывать ... , что мы против музыки. Аполлон против Диониса" (Lettres а quelques-uns, p. 138).