Объект подлежит уничтожению
Шрифт:
Подхожу к стулу, на котором не так давно сидел Эванс, и опускаюсь на него, разворачиваясь лицом к мужчине.
— Да. — Всматриваюсь в знакомые черты, задерживая взгляд на его губах, вспоминая такие запретные, но невероятно приятные действия.
— Зачем тебя вызывали?
Этот вопрос заставляет меня задуматься. Ведь действительно особого повода не было: наш разговор с администратором опирался только на вопросы о 2092.
— Он спрашивал о тебе.
Чуть нахмурив брови, Итан повернул голову в сторону и задумался.
— Что именно?
— Администратор говорил о системе, миссии объектов и спрашивал, не замечала ли я странного поведения с твоей стороны.
Итан хмыкнул, демонстративно поднимая бровь и чуть ухмыляясь.
— И что ты ответила?
Провокационный вопрос, который тут же вгоняет в краску, пока я стараюсь не поддаваться недавнему
— Я сказала, что не понимаю, о чем речь, — голос чуть дрогнул под пристальным взглядом голубых глаз.
— Интересно… — он постучал пальцами по столешнице, явно размышляя о моих словах. — С чего бы ему спрашивать об этом?
Я пожимаю плечами, также не понимая причин, и стараюсь немного перевести тему, когда понимаю, что ответов всё равно мы не найдем.
— Я была по ту сторону моста равноправия.
— И как? — неприкрытый сарказм и явный скептический взгляд.
— Ты тоже там был когда-то? — вопросительно всматриваюсь в лицо научного руководителя.
— Был. Как-раз когда работал в шахтах вентиляции. Мы проходили обход всех систем. В том числе и тех, что расположены по ту сторону. — Эванс поджимает губы, снова хмыкая. Вижу, как напрягаются его плечи. — Эш, ты же сама всё видела. О каком равноправии идёт речь?
Мужчина разводит руками в стороны, качая головой. А перед моими глазами возникают картинки из утреннего посещения района:
Отдельно стоящие дома, которые находятся под стражей. То удивительное животное, которое чем-то похоже на лысую крысу, только больше по размеру. И странная, неоправданно дорогая одежда. Она совершенно непригодная для работы. Впрочем, тех, кто носят подобные костюмы — не встретить на нижних отсеках, среди грядок на ферме, либо в отсеках обслуживания. А ещё это расточительство и принебрежение. Мы живём в единой системе, а кажется, что в других измерениях. Меня это поразило так сильно, что я чувствую себя обманутой. Бесконечное вещание о равенстве разбивается, как только переступаешь черту моста, над пропастью.
— Видела. — приходится стиснуть зубы, чтобы не начать длительную тираду.
— Ты просто не понимаешь… — Итан начинает расхаживать по помещению, то сжимая, то разжимая кулаки. Битое стекло скрипит под подошвой. — Мы всего лишь рабы. Ты знаешь, как я получил очередную метку в шахтах? Это было как раз в тот день, когда мы проверяли вторую сторону. Проходили между домов, осматривая воздухозаборники, и обновляли программное обеспечение. Со мной в паре работал Рой Стоун. Мы были похожи. Я видел, что 1955 так же смотрит на эти элитные жилища с пренебрежением. Он то и дело плевал под ноги, когда мимо проходил очередной объект, обтянутый с ног до головы всякими блестящими штуками да ценными металлами. Он был таким же как и я. С разницей, что у него был почти переполнен лимит меток. Он как-то рассказывал, что получил одну из них просто за то, что выразил недовольство после прохождения контроля. Перспектива работать в вентиляции никого не радовала. В отличии от тех безмозглых идиотов в другой смене, с Роем мне было легко работать. Мы нормально ладили. Но в тот день, всё пошло не так. Обычно я спускался в отсеки, а он следил за клапанами. Но тогда пришло сообщение о том, что нас поменяли должностями. Я подключился к системе, а Стоун спустился в первый отсек. — Итан замолчал и остановился у разбитого экрана, рассматривая трещины на матрице, которые прочертили всю поверхность, искажая изображение. И, глубоко вдохнув, продолжил рассказ: — Вентиляция устроена следующим образом. Между заборником и отсеком есть клапан. Именно он предотвращает попадание грязного воздуха, вредных выхлопов, мелких животных, насекомых и прочего в город. Иногда необходимо делать продувку в трубах. Туда подают расскаленный воздух под давлением. Это обеспечивает удаление всего вышеперечисленного. — 2092 снова делает паузу, настраиваясь на дальнейший рассказ. — Клапаны не сработали. Продувка пошла раньше, чем он успел выбраться. Когда всё закончилось, я вытащил его на поверхность. Эш, я никогда не видел ничего хуже. Кожа обгорела, а ткань комбинезона отпадала вместе с кусками плоти. Черное, обугленное тело. Стоун был без сознания от болевого шока. И я бросился просто к ближайшему компьютеру, чтобы вызвать стражей, чтобы сообщить в санчасть. Я надеялся, что его спасут. Ведь у нас есть доноры. Те, что достигают возраста недееспособности. Да и в медицинском отсеке, в лаборатории есть сыворотка от ожогов. Я точно знаю, ведь мы используем её в опытах. Рой действительно был неплохим парнем. Но никто не пришел. Никто не стал спасать его.
Пока я слушаю рассказ Итана, я ощущаю все его эмоции. То, через что ему пришлось пройти. Эванс останавливается рядом и присаживается на корточки. Голубые глаза скользят по моему лицу, остановившись на губах, и я тут же быстро провожу по ним язычком.
— Мне кажется, эта система просто обман. Прогнившая до самого основания.
Внутри меня всё колотит от его слов. Конечно, я знаю это, сама ощущаю подобное. Вся концепция, все эти идеалы кажутся мне просто глупой шуткой. Каким-то изощрённым экспериментом. Но говорить об этом никто не осмелится. И даже за мысли о таком нас могли бы уже казнить.
— Ты сказал, что получил очередную пометку в шахтах. Сегодня тоже. Сколько их в твоём личном деле?
Это вопрос волнует меня. Заставляет поежиться от мысли, что сегодня Итан получил ещё одну, став на шаг ближе к точке невозврата. Система подразумевает определенное количество меток в личном деле. Максимальное — десять. Если на протяжение службы объект то и дело попадает под санкции, значит он не подходит идеалам. Лично я знаю тех, кто умудрился не схлопотать себе ни одной. Такие как Шэрон или Джил. Максимально приближенные к каконам общества. Насколько мне известно, то и у Рид нет ни одной пометки, хотя насчёт её эмоциональной составляющей я бы поспорила. В моём же списке красуется шесть. Я давно переступила середину и стремительно приближаюсь к тому, чтобы получить ещё несколько. За мои мысли и действия в последние дни мне уже можно было бы внести больше сотни правок. Но сейчас меня больше интересует 2092.
— Это имеет значение?
— Да! Скажи мне, пожалуйста, сколько меток в твоём личном деле.
Эванс потёр переносицу, отводя взгляд в сторону. Минуту он молчит, а я задерживаю дыхание в ожидании ответа. Почему-то мне кажется, что то, что я услышу, мне не понравится.
— Девять
11. Девять
Одна цифра… Всего одно слово, которое бегущей строкой стоит перед глазами. Звенит в ушах переливом букв и формируется в вердикт.
Девять
Это просто граница. Лимит исчерпан, а дальше — приговор. За этим следует только полная утилизация. С таким набором меток невозможно даже на донорство надеяться. Тебя просто списывают. Как брак, подобно этим ущербным эмбрионам в биокапсулах. Это повергло меня в такой шок, что я не могу и слова выдавить из себя. Просто продолжаю сидеть с приоткрытым ртом. В любой момент он может быть приговорен. В любую минуту из-за самой мелочной погрешности. У него больше нет шанса оступиться. Девять меток — это уже практически смерть. Цифра давит своим весом на моё сознание. Девять меток — неизбежность. Эванс так же молчит, даже не глядя на меня.
— Почему не сказал раньше?
Мой голос вырывается писком. Волнение переполняет, разливаясь чувством нарастающей безысходности по кончикам пальцев. Покалывает фаланги, обдавая холодом.
— Потому что это не имеет значения.
Волнение и злость. Я злюсь на Итана за то, что он молчал. Почему он не сказал мне раньше? Хотя, это ничего не изменило бы. Потому, что ни он, ни я не способны изменить, стереть уже существующие метки из его личного дела. Я злюсь на систему с этими правилами. Почему мы оказались в подобных условиях? Зачем необходимо вводить такие строгие ограничения? Искренне не понимаю, почему этот мир так жесток. Неужели, чтобы сохранить человечество, действительно необходимо постоянно следовать подобным ограничениям? И я зла на собственное бессилие, невозмоность что-то изменить.