Объект власти
Шрифт:
– Мы так и сделали. Там работают сразу сорок сотрудников следственного управления ФСБ. Но это уже паранойя.
– Возможно. Только другого выхода просто нет. Тебе нужно отправить всех членов твоей комиссии на проверку.
– Мы так и сделаем. Они все сейчас соберутся в зале. Кроме троих…
– Кого не будет?
– Богемского и Чаговец. Они улетели в Берлин.
– Они готовили отправку Истрина?
– Нет, они улетели до того, как было принято решение о его перелете именно из Берлина. Мы договорились об этом здесь, у нас в здании. Они об этом ничего не могли знать.
– Кто третий?
Машков снова посмотрел на
– Она временно отстранена, — сообщил Машков.
– Ее арестовали?
– Не говори глупостей. Ее пока отстранили. Она пока в числе проверяемых сотрудников. Только и всего.
– Почему не все остальные?
– Никто отсюда не уезжал. Мы сидим в нашем здании безвылазно вот уже вторые сутки подряд, — пояснил Машков.
Раздался звонок. Генерал поднял трубку внутреннего телефона.
– Все собрались, — коротко доложил Полухин. — Я уже вернулся. Врач считает, что у меня будет голливудская улыбка.
– Хорошо, Алексей Николаевич. Голливудская улыбка — это как раз то, что нам нужно. Сейчас приду. Вы звонили в Берлин?
– Разумеется. Богемский и Чаговец уже проверяют всех, кто мог знать об отправке Истрина.
– Пусть проверяют всех без исключения, — твердо приказал Машков, — даже нашего посла, если он знал об этом. А вы поезжайте на допрос. Уже пятый час утра. Время дорого.
– Я лучше дождусь вас, доложу обо всем, а потом поеду.
Машков поднялся и кивнул Дронго.
– Я вызвал тебя сюда, потому что хотел, чтобы ты все знал. По телефону об этом нельзя было говорить.
– А зачем ты назвал мне фамилию Истрина, когда я был в Чикаго? Нарочно?
– Да. Мне важно было показать американцам, что мы ничего не скрываем. Истрин — наш бывший сотрудник, и мы его искали. Я думаю, они прослушивали все твои звонки. Точнее, я в этом уверен.
– Понятно. И что мне делать?
– Отправляйся домой досыпать. А завтра утром приедешь ко мне, и мы будем думать, как вычислить нашего «крота». Мне уже предложили всех проверить на нашем детекторе. Я и сам так думаю, другого пути просто нет.
– Ты приказал Полухину ехать на допрос. Кого он будет допрашивать в пять часов утра?
– Езжай домой, — не ответил Машков и поднялся, чтобы выйти в коридор, но Дронго остановил его, перегородив дорогу.
– Вы все сумасшедшие! — крикнул он, схватив генерала за лацкан пиджака. — Неужели ты еще не понял, что она ни в чем не виновата? Промывайте мозги другим своим сотрудникам, а она вчера чуть не погибла. Она и так еле держится на ногах…
– Она сама дала согласие на такой допрос, — убрал его руку с пиджака генерал. — И перестань орать. Здесь хорошая слышимость. Полухин должен допросить Сукманова, которого привезли чуть раньше.
Машков вышел в коридор, уже не оглядываясь. Дронго последовал за ним. Генерал направлялся в тот самый зал, где они раньше все вместе работали. Там сейчас собрались все члены возглавляемой им межведомственной комиссии и офицеры ФСБ, занятые в этой операции. До зала они прошли вместе.
Машков остановился перед дверью, обернулся к Дронго. Когда-то они были молоды, а мир — прекрасен. Много лет назад они оказались вместе на мансарде парижского отеля «Крийон» и тогда не боялись ничего — ни смерти, ни предательства. Как давно это было! С тех пор прошло уже восемь лет. И вот они стоят и смотрят друг
– До свидания, — генерал протянул руку, — спасибо тебе, — сказал он на прощание.
Стиснув его ладонь, Дронго пожал плечами.
Машков открыл дверь в зал. Дронго повернулся и пошел по коридору, но он еще услышал, как генерал громко сказал:
– Давайте начнем работу…
Дронго шел по коридору, отпустив голову. Он успел сделать десять—двенадцать шагов. А подойдя к лестнице, ведущей вниз, дотронулся до перил и почувствовал, что прикоснулся к чему-то липкому. Из-за элементарной брезгливости Дронго отдернул руку и посмотрел на нее. На пальцах осталось красное, вязкое, возможно кровь. Он недовольно поморщился. И в этот момент чудовищной силы взрыв выбросил его в проем лестницы. Дронго ощутил сильный удар, хрустнули кости. За его спиной взорвался зал, где заседала комиссия. Но он уже ничего не слышал и не понимал.
РОССИЯ. МОСКВА. 21 МАРТА, ПОНЕДЕЛЬНИК
Прошло ровно десять дней.
Дронго смотрел в окно, через частую решетку. Первые несколько дней он вообще не понимал, куда попал и почему на окне решетка. Только потом к нему постепенно начало возвращаться сознание. Но лишь к концу недели он понял, что находится в своеобразной тюремной больнице, куда его поместили по приказу нового главы межведомственной комиссии генерала Богемского.
Во время взрыва, произошедшего в зале, погибли почти все члены комиссии. Разорванное тело Машкова опознали одним из первых. От некоторых остались лишь фрагменты тел, настолько сильным был взрыв. По телевидению сообщили о взрыве бытового газа в одном из специализированных научных учреждений без всяких подробностей о семнадцати погибших.
Вернувшийся из Берлина генерал Богемский стал руководителем межведомственной комиссии и первым же приказом оформил арест Дронго, которого отправили в тюремную больницу. В течение этих десяти дней следователи ФСБ с особым пристрастием допрашивали всех, кто находился в тот злополучный день в здании и сумел выжить. Разумеется, допрашивали и Дронго, после того как он, наконец, пришел в себя. Причем допрашивали не один раз. По настоянию Богемского следователи ФСБ допросили и его самого. Ни для кого не делалось исключения. Под подозрением оказалась и Эльвира Нащекина, которую мучили несколько дней, хотя она все еще не могла прийти в себя после этой трагедии. Вернувшаяся с Богемским Татьяна Чаговец ни разу не навестила ни Дронго, ни свою коллегу Нащекину. Чаговец искренне полагала, что кто-то из них проболтался в Америке об арестованном Истрине, а уж затем представители мафии или сами американцы устранили Истрина, попутно ликвидировав большую часть комиссии.
Именно поэтому Дронго содержался в тюремной больнице, где на окнах были установлены решетки. Он звонил в Италию, успокаивал Джил, понимая всю абсурдность и нелепость своего положения. Но следователи, похоже, не видели в этом ничего ненормального, продолжая его допрашивать. Они не понимали, что ничего нового он сообщить им не может. На десятый день ему разрешили встать с постели, а до этого все еще сказывались последствия сильной ударной волны от взрыва, буквально выбросившей его на лестницу и таким образом спасшей ему жизнь. Но он по-прежнему находился в тюремной больнице.