Оберон - 24. Часть вторая.
Шрифт:
Да, в дальних деревнях они воровали детей, насиловали их, вырезали дьявольские знаки, и вешали живьём замерзать зимой, и сжигая заживо летом…
Окунь замолчал, потому что Катя воткнула ему в сердце стилет, найденный здесь, на теле «Томаззо».
– Зачем ты его убила? – спросил я, готовый применить пытки.
– Ты обещал подарить ему лёгкую смерть, - бесцветным голосом отозвалась моя супруга, - И, Тоник, я не хочу, чтобы ты уподобился им. Они, конечно, заслужили жуткую смерть, но, вдруг тебе понравится?!
–
– Тоник, поверь мне, всё может быть. Знаешь, с каким наслаждением я свернула шею Милославу? Вот и, глядя на твоё лицо, испугалась за тебя!
– Кать, - спросил я, уже собираясь уходить из этого жуткого места, - почему тебя тянет к подонкам? Ведь все, которых ты… это, гм, они же все были мерзостью. Послушай: первый наш знакомый, Стас, любит издеваться над теми, кто слабее его, потом Уран, Милослав, теперь вот, Окунь!
– Тоник, откуда я знаю?! Все они оказались одарёнными, у них всех сильный ген Первых людей. Пойдём отсюда скорее, мне надо на воздух, а то начинает мутить.
– Мутить? – переспросил я, - давно тебя мутит?
– Нет, недавно, - удивилась Катя.
Так, подумал я, спокойнее, меня самого мутит от этого места.
Мы нашли потайной ход, который был недалеко от камина, прошли пустынными дворами и переулками, и вышли на оживлённую площадь.
Равнодушно посмотрев на праздник, отправились домой. Смотреть на веселье, когда перед глазами стояла картина камина, превращённого в крематорий, да и подвешенного к крюку мерзавца, никак не хотелось, да и не прибавляло аппетита.
Мы добрались до своего дома, пошли в баню. Пока я избавлялся от скафандра и упаковывал его, Катя уже начала париться. Баню теперь топили ежедневно, здесь мылись семья купца, которая недавно вернулась из гостей. Они, оказывается, гостили у мамы Любавы, которая соскучилась по внукам. Мы теперь мылись по ночам, никому не мешая.
– Тоник, ты как? Тебя не мутит? – заботливо спросила Катя.
– Когда вспомнится, нехорошо становится, - отозвался я.
– А вот мне, от вида твоего дружка становится плохо.
– Кать, тебе не кажется, что ты беременна? – вдруг предположил я.
– Беременна? Как это? – удивилась девушка.
– Ну как, мы ведь давно вместе, и забыли про всё.
– Нет, не может быть, это мы просто насмотрелись на такие вещи в последние дни, что поневоле замутит. Впрочем, доберёмся до Станции, разберёмся.
– Да, Катенька.
– Ты не хочешь ко мне?
– Ты права, Кать, мы насмотрелись всякого, и устали. У меня во рту гадко, и этот трупный запах...
– Может, заедим чем?
– Что ты? Противно, пошли, лучше, ляжем.
Добравшись до постели, мы впервые не стали ничего делать, обнялись, нацеловались, и уснули.
Мы так разоспались, что нас утром еле разбудили. Нас приглашали на завтрак.
С трудом приведя себя в порядок, и отчаянно зевая, мы пришли под
– Вы так выглядите, будто всю ночь не спали! – удивился Любомир.
– Кончай, отец, не смущай молодёжь.
Мы сделали вид, что всё так и было, всю ночь мы миловались, чтобы ни у кого не было даже тени подозрения на наше участие в ночных событиях.
– А где дети? – вспомнил я.
– Спят ещё, - махнул рукой Любомир, - пусть отсыпаются, пока детство не кончилось.
– Нам надо возвращаться, все дела сделаны, на праздник насмотрелись, думаем, вперёд войска двинуться, два дня, и мы на месте.
– Да, согласен с вами, ребята, - вздохнул Любомир, - хотя я с удовольствием оставил бы вас у себя, хоть навсегда, правда, любимая?
– Да, любимый, наши дети очень к ним привязались, они будут очень огорчены, если наши гости так быстро уедут.
– Что делать, служба! – непритворно вздохнул я.
Как мы и ожидали, прискакали Лада с Ратибором, с батюшкиным приказом явиться к нему.
Мы решили не тянуть, надели скафандры, забрали свои вещи, попрощались с хозяевами, оседлали лошадей, и двинулись под светлые очи местного государя.
Князь, узнав, что мы уже собрались в дальнюю дорогу, сообщил нам, что только хотел это же нам предложить. Передал нам опечатанную грамоту для Микулы, и отпустил.
Мы тепло попрощались с Ладой и Ратибором, строго настрого наказали им не сбегать из дома, не расстраивать родителей. Ребята переглянулись, блестя хитрыми глазами, и мы подумали, что эти двое ещё принесут своим родителям немало волнений.
Правда, на все их расспросы о пограничной жизни мы рассказывали только о суровых буднях, дозорах, усталости, холоде, когда стоишь на караульной вышке, или прячешься в секрете, но на наших двойников наши рассказы действовали совсем не так, как мы рассчитывали. В общем, жди, Микула, новых гостей!
– Катя, как ты думаешь, нашим друзьям не перепадёт от Дубыни?
– спросил я, когда мы выехали из города, - он может подумать на них? Перепутать с нами?
– Ой, правда, - расстроилась Катя, - может наоборот, затаится, а вдруг захочет избавиться? Вообще-то он всего лишь слуга был, охранник.
– Ты не помнишь, как в это время наказывают за изнасилование?
– Тоник, ты же историк! – фыркнула Катя, - Штрафовали преступника, только я в денежных мерах не сильна. Судит князь. Я думаю, они не пошли бы на такое, если бы знали, что им грозит смертная казнь, или тюрьма, тем более что инициатива была, с моей стороны… прости, Тоничек, так надо было. Так вот, смертная казнь за изнасилование была принята только в семнадцатом веке.
– Если Дубыня соображает что-либо, будет сидеть тихо, тем более что заявления на него не было, - задумчиво сказал я, - а от нас он бежал, потому что мы не стали бы его судить, просто снесли бы ему башку.