Обещания и Гранаты

Миллер Сав Р.

— Нет, — тихо говорит он, медленно поворачивая мою голову, осматривая глазами каждый дюйм, оценивая повреждения. Я хмурюсь, открывая рот, чтобы возразить, но он качает головой, поворачивая меня вперед, так что я вынуждена встретиться с ним взглядом. — Разве ты не хочешь увидеть?

***

Я знала.

Кэл взламывает замок на пристройке парой болторезов, одной рукой открывает дверь в стиле сарая,

а другой жестом приглашает меня войти. Мои босые ноги соприкасаются с рыхлой грязью, и резкий холод в воздухе заставляет меня обхватить себя руками, несмотря на толстый халат, который дала мне Марселина, когда я выходила из спальни.

После быстрого, слегка инвазивного осмотра, убедившись, что я не подвергалась сексуальному насилию, мы направились вниз. Марселин дала мне обезболивающее, и мы вышли через заднюю дверь. В ту секунду, когда мы обогнули особняк и в поле зрения появилась маленькая лачуга, меня захлестнуло чувство вины.

— Ты знаешь, — говорю я, когда мы входим внутрь, пытаясь говорить сквозь волнение, бьющиеся у меня в ушах. — Это место совсем не скромное. Я определила это в свой первый день здесь.

Кэл смотрит на меня сверху вниз, включая свет, который освещает короткий коридор.

— Я не пытаюсь держать его в секрете.

— Нет?

— От людей на острове? Вряд ли.

— Потому что ты владеешь половиной? — Мы доходим до конца коридора и останавливаемся перед закрытой дверью.

— Я не владею половиной острова, — говорит он, стряхивая ворсинку с моего халата. — Я являюсь инвестором во многих их наиболее прибыльных предприятиях и унаследовал несколько коммерческих объектов. Вдобавок ко всему, я зарегистрировал несчетное количество волонтерских часов в единственной клинике поблизости и являюсь очень последовательным донором их исследовательских программ и других вещей, для которых им нужно финансирование

— То есть… ты владеешь людьми. — Что, я полагаю, объясняет, почему никто не вмешивался в бар раньше. Кто хочет ввязываться в дела дьявола?

— Ты была бы удивлена, на что люди готовы не обращать внимания, когда их потребности удовлетворяются, а затем и некоторые другие.

С этими словами он толкает дверь, открывая большую комнату с цементными стенами, уставленными шкафами, и Винсентом, выставленным посреди комнаты, раздетым и пристегнутым к каталке, с кляпом во рту грязной тряпкой.

Беспокойство пробегает по моей коже в виде гусиной кожи, когда я смотрю на раны размером с десятицентовик, украшающие его живот, и пропитанную кровью марлю, обернутую вокруг его левой руки. Рядом с каталкой стоит маленькая тележка на колесиках, сверху разложены разнообразные инструменты, рядом с лотком для сбора ногтей.

И не только вырезки.

Кэл подходит к раковине с ведром в другом конце комнаты и ополаскивает руки под струей воды. Вытираясь, он смотрит на меня с непроницаемым выражением на лице.

Я проглатываю комок в горле, иду внутрь, позволяя двери захлопнуться за мной.

Винсент стонет, его глаза расширяются, когда

он видит меня, и начинает биться на столе. Он напрягается в своих привязях, трясясь с такой силой, что каталка катается взад-вперед.

— Что ты собираешься с ним сделать? — спрашиваю я, наблюдая, как он подходит к каталке, берет флакон и иглу с бокового столика.

Он прищуривается, переворачивает флакон и втыкает иглу в верхнюю часть, извлекая жидкость внутри. Ставя стеклянный флакон на место, он смотрит на меня, сохраняя зрительный контакт, когда вонзает иглу в шею Винсента, нажимая на аппликатор.

Крики Винсента становятся громче и интенсивнее, как будто их насильно извлекают из глубины его груди.

Мое сердцебиение учащается, чем дольше я смотрю, как он корчится в агонии, задаваясь вопросом, насколько сильную дозу только что дал ему Кэл. Если он потеряет сознание до того, как доберется до хорошего.

— У нас мало времени, — говорит Кэл, надевая пару латексных перчаток. Он поднимает с пола циркулярную пилу и подключает ее к ближайшей розетке.

Мои губы приоткрываются.

— Ты ее используешь?

Взглянув на пилу, он один раз кивает.

— Я не занимаюсь подобными вещами наполовину, Елена. Люди, которые переходят мне дорогу, не получают пощады.

Это не так быстро, как я ожидала, но в ту секунду, когда он опускает лезвие к груди Винсента, я застываю, уставившись, восхищенная тем, как кожа и кости раскалываются для него, преклоняясь перед точностью и силой Кэла.

Как души, склоняющиеся перед своим жнецом.

Жар разливается во мне, когда я наблюдаю, как он работает, наполняя меня беспокойством, которое меньше связано с кровью передо мной и больше связано с тем фактом, что я, по-видимому, совсем не испытываю отвращения к этому.

Я продолжаю ждать, когда пройдет шок, когда онемение затопит мое тело, пока мой мозг пытается блокировать травму, но этого никогда не происходит. Маленький огонь разгорается в моей груди, когда Кэл вскрывает Винсента, и я сжимаю бедра вместе в попытке облегчить.

Может быть, это потому, что я выросла принцессой мафии; я определенно не новичок в смерти.

Или, может быть, дело в том, что насилие является данью уважения мне, когда им пользуются от моего имени так, как никто никогда раньше не делал для меня.

Когда ты растешь в мире la famiglia, тебя учат терпеть жестокое обращение. Сопротивляйся, когда можешь, но в целом, и особенно там, где замешаны мужчины, от тебя ожидают, что ты будешь мириться с этим.

Вот почему я все еще собиралась выйти замуж за Матео де Луку.

Почему я думала, что смогу с ним справиться.

Когда Кэл заканчивает несколько минут спустя, проводя предплечьем по лицу и размазывая кровь по щеке, меня встречает пьянящая, сложная волна возбуждения.

Быстро приведя себя в порядок, он выводит меня из здания обратно в главный дом; я даже не протестую, слишком поглощенная бушующей внутри меня бурей, угрожающей утопить все в своем ливне.